Переплет 13 (ЛП)

Потом я подумала о том, какой сегодня был день, и мысленно дала себе пощечину за то, что оказалась неподготовленной.

Сегодня 1 марта.

И это первый вторник месяца.

День детской помощи.

День, когда ирландское правительство осуществляло ежемесячную денежную выплату родителям за каждого ребенка, которого они имели.

Это означало сотни евро, потраченных впустую в букмекерских конторах и пабах.

Это означало, что нашу семью ждали недели борьбы и нищеты из-за неспособности моего отца контролировать себя.

Мое сердце упало.

Бормоча быстрый ответ, я вытащила из замка ключ от дома, засунула его в пальто и обошла его огромную фигуру с намерением стащить пачку печенья из кухонного шкафчика, а затем сломя голову убежать в свою комнату.

Со всей своей смекалкой и мозгом в полной боевой готовности мне удалось добраться до кухни, но за мной, как дурной запах, в прямом и переносном смысле, тянулся мой отец.

Папа прислонился к косяку, сжимая в руке газету, и заблокировал мне выход.

— Как дела в школе?

Я стояла к нему спиной, занятая просмотром пакетов с супом и банок с фасолью, когда ответила:

— Хорошо.

— Хорошо? — насмешливо спросил он. — Мы платим четыре тысячи евро в год за «хорошо»?

Так оно и было.

Вот так.

— Все было хорошо, папа, — быстро вставила я. — У меня был продуктивный день.

— Продуктивный день? — передразнил он, тон насмешливый и жестокий. — Не умничай мне, девочка.

— Я и не собиралась.

— И ты опоздала, — рявкнул он, его слова были пьяной бранью. — Какого хрена ты опять опоздала?

— Я опоздала на автобус, — выдавила я, паникуя.

— Долбаные автобусы, — рявкнул он. — Долбаная частная школа. Ты заноза в заднице, девочка!

Мне не было что на это ответить, поэтому я промолчала.

То, как он всегда называл меня девочкой, будто это было какое-то оскорбление быть женщиной, даже не раздражало меня сегодня.

Я была в режиме полного самосохранения, зная, что мне нужно сделать, чтобы выйти из этой комнаты невредимой: выдержать его дерьмо, держать рот на замке и молиться, чтобы он оставил меня в покое.

— Ты знаешь, где твоя мать, девочка? — прорычал он.

Опять же, я не ответила.

Это был не настоящий вопрос.

Он накачивал меня информацией перед атакой.

— Ломает себе спину из-за тебя! — заревел отец. — Работает до седьмого пота, потому что ты испорченная маленькая сучка, которая считает себя лучше всех.

— Я не думаю, что я лучше других, — пробормотала я, и тут же пожалела, что подлила словесного бензина в его и без того пылающий темперамент.

— Посмотри на себя, — насмехался папа, махая на меня рукой, — В твоей шикарной гребаной частной школьной форме. Приходишь домой поздно. Думаешь, что ты долбаный божий дар. Ты что, занималась проституцией? — потребовал он, делая несколько шатких шагов ко мне. — Поэтому ты снова опаздываешь? Завела себе мальчика?

Я тут же отшатнулась, но не решилась открыть рот, чтобы защититься.

Он все равно мне не поверит.

В девяти случаях из десяти это делало только хуже.

И в десяти случаях из десяти, отвечая ему, я получала удар по щеке.

— Это так, не так ли? Ты развлекалась с одним из тех шикарных регбийных уродов с папиными деньгами в своем драгоценном Томмен, — насмехался он. — Расставляешь ноги, как маленькая грязная потаскуха, которой ты и являешься!

— У меня нет парня, папа, — вырвалось у меня.

Взмахнув рукой назад, он ударил меня по лицу свернутой бумагой.

— Не ври мне, черт возьми, девочка!

— Я не вру, — всхлипнула я, сжимая горящую щеку.

Когда тебя бьют по лицу свернутой газетой, это может показаться не очень болезненным, но когда человек, отдающий атаку, весит втрое больше тебя, это больно.

— Тогда объясни это, — потребовал мой отец. Открыв газету, он грубо пролистал страницы, пока не остановился на спортивном разделе. — Объясни!

Смахивая слезы, я посмотрела на страницу, на которую указывал папа, и сразу же почувствовала, как у меня стынет кровь. Там была я, яркая, улыбающаяся глупому фотографу, рука Джонни обнимает меня за талию, сплошные улыбки и раскрасневшиеся щеки.

Я не могла думать о фотографии или спрашивать, почему ее напечатали в самой известной газете Ирландии, потому что я была напугана.

Я была настолько напугана, что почувствовала испуг на вкус.

Ты умрешь, Шэннон.

Этой ночью он тебя убьет…

— Он капитан команды по регби, — поспешила сказать я, пытаясь придумать ложь, чтобы спастись от побоев, которые, как я хорошо знала, я вот-вот получу. — Они выиграли какой-то большой матч, — пролепетала я, отчаянно хватаясь за соломинку. — Мистер Туоми, директор, заставил нас всех сфотографироваться с ним… Я даже не знаю его, пап, клянусь!

Я знала, что должна была ожидать следующего шага от моего отца, он довел его до изящного искусства в течение многих лет, но когда он схватил меня за горло и прижал к холодильнику, я все равно была застигнута врасплох.

Крепко сжимая, отец прошипел:

— Ты лжешь мне…

— Я… не вру, — выдавила я, вцепившись в его руки. — Папа, пожалуйста, я не могу дышать.

Звук открывшейся, а затем быстро закрывшейся входной двери наполнил воздух.