Снова пинаю его, когда он вдруг начинает тянутся к моим штанам, только в этот раз куда-то в ребра. Хейли рычит и бьет меня сначала по лицу, а потом прямо в живот, вызывая у меня слезы и скулеж.
- Не смей меня трогать, урод! – отбиваюсь как могу, но даже если бы я была полна сил он сильнее меня.
- Тебе ничего не поможет, птичка, ты теперь в моей клетке! – злостно шипит он, одной рукой держа мои руки, другой пытаясь расстегнуть свои штаны, а затем тянется к моим, но ноги, что он не додумался держать, вновь прилетают ему прямо в лицо.
Дерек рычит и снова тянется ко мне, силы медленно и мучительно покидают мое ослабшее тело. Тупая боль на лице и в животе отвлекают, не дают как следует сопротивляться и вот, когда я уже не могу пошевелится, так сильно он сковал меня своим ремнем и начал снимать с меня джинсы где-то выше раздался предупреждающий щелчок, а следом холодный, буквально способный заморозить все живое, но такой родной голос произнес:
- Только тронь мою дочь, и я выпущу твои мозги, выродок!
Была последняя мысль, прежде чем я потеряла сознание.
_______________
Глава 34.
Дженнифер.
Боль пронизывала меня с ног до головы, болела казалось каждая мышца в моем теле, каждый пальчик и каждая прядка волос. Тупая боль отдавалась в носу и разбитой вдребезги губе, живот лишь немного тянуло, но перед глазами все еще была темнота, так как открыть их сейчас было невозможно. Изнеможение, переохлаждение и можно даже сказать наполовину голодное состояние снова и снова погружали меня в сон, не давая толком очнуться.
На краю сознания я еще слышала какие-то отголоски голосов, ощущала нежные касания к лицу чем-то влажным и изредка эта влага сменялась горячими пальцами, такими знакомыми и родными, что даже находясь в полубессознательном состоянии слезы облегчения подкатывали к горлу.
- Тшш, не плачь моя маленькая, все хорошо, теперь все хорошо, ты в безопасности, - шептал любимый голос, стирая кончиками пальцев слезинки. – Тебя больше никто не тронет. Засыпай и набирайся сил. А когда проснешься – я буду рядом.
Слушаясь этого нежного бархатного голоса с нотками беспокойства и тревоги, вновь погружалась в темноту, плавая в мареве из боли, лишь немного притупляющейся лекарствами и облегчения, что отец успел вовремя, что не бросил, что нашел и спас.
Лишь спустя долгое время, показавшееся мне настоящей вечностью я смогла открыть глаза, чтобы тут же их зажмурить – яркий свет лампочки бил прямо в них. Тихий стон сорвался с сухих потрескавшихся губ, к которым тут же прислонилась трубочка и я с наслаждением принялась пить прохладительную влагу.
- Попытайся еще раз открыть глаза, маленькая, - хрипло пробормотал голос явно только что проснувшегося мужа. – Мы выключили свет. Сейчас подойдет доктор.
По чуть-чуть, еще немного жмурясь открыла глаза и передо мной тут же предстали уставшие, абсолютно точно долго не спавшие много времени мужчины: Джим сидел в своем кресле рядом с кроватью и крепко держал меня за руку, переплетя наши пальцы; около окна стоял в потрепанном, будто несколько недель не глаженном костюме отец, в руке он держал кофе из автомата – я помню насколько он отвратителен на вкус со времен комы Джима и не представляю какого это пить эту дрянь с чувствительными рецепторами папы; с другой стороны, подперев стену стоял с одновременно хмурым и обеспокоенно-облегченным выражением лица Редмонд, его одежда была тоже существенно измята и даже напоминала ту самую, в котором его заковали в наручники; в кресле напротив Джима сидела вполне себе здоровая, но все еще видно, что после болезни, Элизабет и смотрела на меня со слезами на глазах.
- Рада видеть вас в добром здравии, миссис Николсон, а вас не закованным в наручники, мистер Николсон, - хрипло пробормотала я с заранее проигрышной попыткой улыбнуться.
- Если шутишь значит идешь на поправку, - усмехается Редмонд и лицо его наконец разглаживается.
- Как ты себя чувствуешь, детка? – ласково спрашивает Элизабет, мягко поглаживая меня по щеке, на которой явно ощущался большой квадрат пластыря.