Переплетения судеб

Но Роман, что сидел сейчас перед Дороти, был совсем не похож на этого страшного злодея. Он был хорош собой, сдержан и в то же время юрок и пугающе худ, точно бродячий пес, готовый биться за последние крохи пищи. На его плаще еще не было белой вороны. А на подбородке печально щетинилась куцая борода, которую он пытался отрастить…

Взглянув на нее тогда, Дороти невольно поморщилась. Нет, с бородой точно придется распрощаться.

– Никакая я не слабачка, – отчеканила она, и ее уверенный голос разрезал тишину, будто острый нож. – Да и ты не слабак. Я видела наше будущее, и там мы вовсе не боимся Черного Цирка. Мы его возглавляем.

Взгляд Романа, прежде испуганный, заискрился и полыхнул ярким пламенем. Впервые в нем проступило что-то воронье.

– Но как такое возможно? – спросил он.

Широко улыбнувшись, Дороти изложила ему свой план.

Уже тогда надо было принять мысль, что превратиться в знаменитую Квинн Фокс будет куда сложнее, чем просто поменять имя. Что уважения циркачей будет нелегко добиться. Что ради этого придется пойти на многое. В том числе и на преступления.

– Какая же ты маленькая, – насмешливо подмечал Роман в те давние дни, когда она еще ходила по коридорам «Фейрмонта», втянув голову в плечи. – И хрупкая…

Хрупкая… Слыша это слово, она всякий раз содрогалась. Оно напоминало ей о том жутком дне, когда ее похитил из бара хмельной посетитель. Напоминало о собственной беспомощности – а ведь она дала самой себе клятву, что с беспомощностью отныне покончено!

И все же с Романом трудно было поспорить. Она и впрямь была куда миниатюрнее остальных циркачей. Фигляры смотрели на нее голодными глазами, точно на изысканное лакомство. Иногда, когда она проходила мимо, ей чудилось, что они шумно облизываются, глядя ей вслед.

И дело было не только в росте. Рана на лице затягивалась куда медленнее, чем она рассчитывала. Она пылала, болела, постоянно кровоточила. Дороти подолгу просиживала в ванной, меняя повязки и промывая изуродованную кожу, чтобы в кровь не попала инфекция. По совету Романа она приноровилась прятать обезображенное лицо под большим капюшоном, чтобы Фигляры не прознали, насколько серьезна ее рана – и насколько велика ее истинная хрупкость. Но капюшон вызвал у них волну новых подозрений и любопытства.

Черный Цирк состоял преимущественно из мужчин. И потому одна принадлежность Дороти к женскому полу привлекала уже чересчур много внимания. Фигляры часто перешептывались о том, как же она выглядит без плаща, и каждый раз, проходя по коридорам отеля, Дороти чувствовала на себе их сальные взгляды. Она понимала, что однажды любопытство возьмет над ними верх.

Так и случилось.

Однажды ночью, когда она тайком возвращалась в отель, из полумрака вынырнул какой-то парень – судя по-всему, новый член банды, потому что по лицу она его не узнала, – и схватил ее. На краткий головокружительный миг ей показалось, что он просто ошибся, что он обознался – а может, и вовсе столкнулся с ней случайно, потому что очень спешил.

Но потом она услышала, как хихикают за углом его дружки, как они его подначивают, и ей тут же стало понятно, что это вовсе не недоразумение, а самая настоящая западня.

Что ее тут поджидали.

Парень действовал резко и грубо. Он прижал ее к стене, надавив предплечьем на ключицы так, чтобы она и шевельнуться не могла, а другой рукой бесцеремонно схватил ее за талию, больно царапнув кожу.

– Глядите, как брыкается! – сказал он, обдав ее кисловатым дыханием и подобравшись слишком уж близко. – Я же вам говорил, что с этой можно знатно повеселиться!

Повеселиться? И это, стало быть, весело? Дороти даже вздохнуть не могла. Она четко понимала, что, если не дать отпор, этот кошмар повторится. Она ведь была в глазах циркачей хрупкой, слабой девочкой, с которой «можно знатно повеселиться». Отныне все в «Фейрмонте» будут видеть в ней легкую добычу и отыгрываться на ней при любом удобном случае. А она будет вечно прятаться от таких вот парней и отбиваться от их загребущих ручонок и вонючего дыхания.

Перспектива сомнительная. Поэтому Дороти сделала единственное, что вообще было возможно в ее положении.

Укусила обидчика. Прямо в лицо.

И оторвала приличный кусок кожи, оставив на щеке глубокий, уродливый след. Парень отпустил ее и с воем рухнул на колени, зажимая кровоточащую рану.

Не потрудившись даже стереть с губ чужую кровь, она смерила его взглядом и сказала:

– Терпеть не могу, когда меня трогают.

После чего парня прозвали Полумесяцем – в честь полукруглого шрама, так и оставшегося на щеке, а о Квинн Фокс пошли жуткие слухи.

Начало большинству из них дал Роман. Он заверил циркачей, что приближаться к Квинн не стоит, потому что она обожает вкус человеческого мяса. Особой жути ей придавал и стойкий запах крови, исходивший от ее незаживающей раны. А Полумесяц, разгуливавший по отелю с ярким следом от зубов Квинн на щеке, служил наглядным подтверждением тому, что с Квинн шутки плохи.