Переполох в Академии Сказок

Утро и правда оказалось мудренее. Луша проснулась рано, едва забрезжил рассвет, даже первые петухи крикнуть не успели. Подскочила на постели бодрая и свежая, готовая ко всему, что на пути встретится. Но, перво-наперво, надеялась она помочь тоскующим старикам.

Набросив теплый платок, Лукерья тихонько, чтоб не разбудить Марфу и Петра, выскользнула из избы по нужде и с удивлением увидела Богумила. Сын Ивана-царевича скинул рубаху и в одних только штанах с неожиданной для него ловкостью колол дрова. Перед ним скопилась огромная стопка поленцев, но он и не думал останавливаться. Луша старалась в его сторону не глядеть, чтоб мысли непристойные в голову не лезли, шустренько по тропке побежала. Да только любопытство девичье все ж пересилило, пару раз она оглянулась.

Хорош был Богумил, не зря девицы в Академии перед ним глупо хихикать и краснеть безо всякой свеклы начинали. Рубаха скрывала крепкое жилистое тело, привыкшее к тяжелому труду. Это было странно, где ж ему, наследнику самого Ивана-царевича, этот самый тяжкий труд повстречался? На какой такой диковинной дорожке? А все ж видно было, что и топор в руках Богумила не впервой. Еще раз подивившись загадочным умениям богатыря, Луша скоренько все свои дела сделала, да побежала к кадке с водицей, лицо умыть. Там-то она и повстречала того, о ком столько всего за утро передумала.

— Мне показалось, или ты от меня бегаешь? — с усмешкой спросил Богумил.

Рубаху он так и не надел, чтоб не замочить, пока умывал лицо, и теперь по груди его стекали тонкие струйки ледяной воды. Ниже Луша твердо решила не глядеть. В конце концов, девица она али кто?

— Я тебя не заметила, — соврала ведьма, чувствуя, как предательски вспыхнули щеки.

— Не заметила, значит, — улыбнулся богатырь, спорить правда не стал. — Так что, придумала, как душу Снегурочки вернуть?

Настроение у Лукерьи махом испортилось. Придумать-то она придумала. Еще вечером, когда на крылечке стояла. Способ был верный, тот, что бабка ее использовала. Бывало такое, что приносили к ней недужных. А она смотрела на них по-особому, а потом решала, кому помочь в силах, а кому лишь бремя тяжкое облегчить сможет. И если случалось, что колдовством можно было вытащить едва ли не с того света, бабка читала особое заклятье, а потом…

— Придумала, — отозвалась Лукерья.

Способ ей не нравился, но иного не было. А не нравился он ей тем, что впервые она должна была прикоснуться к родовой магии, той самой, что тонкой нитью вьется по границе меж миром живых и миром мертвых. А стоит один раз дотронуться — назад пути не будет. Вот и выходило, что как от судьбы ни бегай, да сама она тебя где угодно отыщет. Только и оставить все, как есть, Луша не могла. Стоило один раз взглянуть в глаза Марфы, полные боли и тоски, как все сомнения разом улетучивались.

— Лушенька, вот вы где! — воскликнула старушка, появляясь на крыльце. И как-то даже вздохнула с облегчением, будто бы думала, что гости ушли, не простившись. За ней вышел Петр, как и давеча, тяжело шаркая ногами, склонившийся под тяжестью прожитых лет. — У меня завтрак поспел, блины со сметанкой.

— Блины со сметанкой это хорошо, — подмигнул Луше Богумил.

Вот уж кто долго себя ждать не заставил, в два шага у двери избы оказался, скользнул голодным ужиком внутрь, а уже через мгновение оттуда донесся его голос:

— И малиновое варенье! Вот, спасибо!

Марфа всплеснула руками, засмеялась, бросилась наливать чай. По пути лишь крикнула:

— Поспеши, Лушенька, пока блиночки еще горяченькие!

А ведьма смотрела на Петра. Тот стоял, неотрывно глядя на поленницу, и по щекам его катились слезы. Лукерья погладила старика по морщинистой руке и скрылась в избе, надеясь, что не все еще блины скрылись в теле Богумила. Главное, чтоб и Горынычу окорока хватило.

После завтрака Луша и Марфа искали лоскутки. Ведьма решила, что проще всего поселить душу Снегурочки в куколку: так и не растает, и не замерзнет. Старушка, не веря своему счастью, то плакала, то смеялась, не забывая перебирать сундуки, чтоб отыскать самые нарядные тряпочки, какие только были. Луша не торопила, в таком деле спешка ни к чему. Когда все было готово, принялись за шитье.

В это же время Богумил и Петр отправились в огород, давно заросший без крепкой мужской руки. Пусть лето было в разгаре, да только и чары колдовские у Богумила никто не отбирал. Не слушая робкие возражения старика, он споро вскопал неподатливую землю, посеял все, что нашлось в запасах у Петра, а потом что-то пошептал. Старик и охнуть не успел, а в огороде у него колосились зеленые ростки, ничуть не хуже, чем соседские. И ни единого сорняка, как Богумил сказал, неча попусту спину гнуть. Воротились мужчины как раз к тому времени, когда Луша и Марфа дошили куколку.

Вышла она такая нарядная, что старики, обнявшись, прослезились: белолицая, чернобровая, с алыми губами и синими, будто озера, глазами — Луша расстаралась. И платье ей Марфа сшила, алое с золотом, чтоб не хуже, чем у царевен каких.