Переправа

Когда Светлана и ее провожатый вышли из библиотеки, Груздев расправил шинель под ремнем и, вбивая подошвы подкованных сапог в подмерзшие плиты мостовой, направился к ним.

— Разрешите обратиться, — от волнения голос его зазвучал на самой низкой ноте.

Парень испуганно оглянулся, точно хотел звать на помощь, но улица была безлюдна. А Светлана стояла спокойно, держа тяжелый портфель впереди себя обеими руками в своих смешных самодельных варежках. Круглые выпуклые очки бесстрастно отражали свет фонаря, и Груздев вдруг засомневался: захочет ли она вообще говорить с ним? Ладно, захочет, не захочет — ее дело.

— Послушай, товарищ, как тебя, Виктор, кажется? Да не дергайся, я же по-человечески… Понимаешь, я тут обидел Светлану, как… как последний подонок. Она знает. Разреши, я провожу ее сам. Нам поговорить надо.

Много позже, когда Груздев учился на заочном отделении академии, Светлана Петровна сказала как-то:

— Знаешь, Груздев, пожалуй именно тогда в тебе и проклюнулся будущий политрук.

— Ага, — довольно сказал Груздев, — попалась, голубушка. Вот когда ты влюбилась в меня без памяти!

Светлана Петровна не приняла шутки, сказала серьезно:

— Нет. Тогда я начала тебя уважать.

Все было в их жизни: и шутки, и недоразумения, и верная дружба, и дальние гарнизоны с примитивным комфортом, и любовь, но «солдатиком» Светлана Петровна больше никогда его не называла.

И вот… как награда возвращением в молодость. Груздев растроганно расхаживал по комнате, с умилением поглядывая на жену, притихшую в уголке между столом и полкой с книгами.

— Свет, поговори со мной, — не выдержав молчания, попросил он, — расскажи мне еще, какой я талантливый.

Она засмеялась и встала, зябко кутаясь в клетчатый суконный платок. Платок был стандартного размера, но на Светлане Петровне выглядел одеялом — кисти волоклись по полу.

— Ещ-шо чего! Зазнаешься и бросишь меня где-нибудь по дороге к вершинам. Идем-ка лучше, отец, на кухню. Я тебя пельменями покормлю.

Груздев любил пельмени. Он вообще любил поесть, что при его немалом весе было вредно. Светлана Петровна время от времени спохватывалась, сажала его на жесткую диету. Груздев подчинялся ей, как и во всем, что касалось домашних дел, безропотно, но страдал при этом так отчаянно, что она не выдерживала. Долгожданные пельмени именно сегодня Владимир Лукьянович воспринял, как еще одну удачу. Он двинулся было на кухню, но тайное желание остаться наедине с рукописью, полистать, посмотреть, что же она там такое увидела, пересилило голод.

— Иди, я сейчас приду.

Груздев сел за стол и попытался отрешиться от авторства, прочесть рукопись как бы глазами Светланы Петровны. Но у него ничего не получилось. Мысли о собственном несовершенстве, литературной беспомощности, возникнув исподволь, защемили сердце с прежней силой.

Владимир Лукьянович горько вздохнул и подумал, что Петровна его просто пожалела. Она же видела, как он мучается, как переживает, и решила поддержать мужа. Для такой жены, как Светлана, это естественно…

Он сидел в своей любимой позе, подперев щеку рукой, и злился на себя за то, что так легко доверился бессовестной Петровне… И еще расхаживал по комнате, как старый журавль, вспомнивший молодость. Старый, доверчивый журавль. Уж себя-то, свои возможности пора знать.

Владимир Лукьянович знал и испытал в этой жизни многое, но он не мог знать, — да и откуда? — что именно эти терзания, сомнения в собственных возможностях и строчках, взлеты и спады настроения — все это вместе и называется творческими муками.

В соседней комнате зазвучали голоса. По смешливой скороговорке и восклицаниям: «Ой, мамочки!» и «Та шо вы?» — Груздев узнал коменданта общежития Тамару Гамаюн, черноглазую румяную хохлушку из Полтавы, жену начфина полка капитана Гамаюна — женщину веселую, добрую и абсолютно безалаберную. Назначить ее комендантом офицерского общежития могли только из уважения к начфину и его четырем сыновьям-погодкам.

Потом голоса стихли, хлопнула входная дверь и в комнату к Груздеву вошла озабоченная Светлана Петровна.

— Командир, — позвала она.

Груздев встал. Командиром Светлана Петровна называла его, когда речь шла о служебных делах.

— Командир, в общежитии давятся всухомятку два наших молодых кадра. Расход, естественно, на них не заказан. Что прикажешь?

— Звать к столу. Заодно и познакомимся.

Глава VII

— Вас приглашают на пельмени, — сказала комендант.

— Что-что? — не понял Хуторчук.

— Не что, а кто. Подполковник Груздев. Замполит полка. Як выйдете на двор, завернете налево до четырехэтажки. Двадцать седьмая квартира.

Она стояла в распахнутой двери — круглая, румяная, в красной шелковой кофточке с оборками на высокой груди, словно только что сбежала в мир с картины Кустодиева. Лейтенанты ошеломленно смотрели на нее.

— Он же нас не знает, — пробормотал Малахов.

Комендант засмеялась, сверкнув золотым зубом.

— Ой, мамочки, та и шо с того? А як же еще люди знакомятся? Ну, приятного вам аппетиту. Смотрите, ключи от комнаты не посейте, бо другие не вырастут.