Перепутья

Кривис воздел руки к небесам, начал молиться и призывать богов, чтобы они отомстили крестоносцам. Помолившись, он с помощью девушек и женщин развел костер и велел всем принести образы немецких богов и распятия и бросить в огонь. Сначала все охали и боялись мести крестоносцев, боялись, как бы кто не выдал. Правда, предателя Немураса кто-то задушил в пуще; все думали, что сделал это бог Пикуолис, но теперь еще побаивались благосклонного к крестоносцам Кулгайлиса. Комтур приказал ему приглядывать, чтобы жемайтийцы не поклонялись своим богам, не собирались в пущах под священными дубами, и следить, чтобы в каждой избе было изображение Христа или распятие.

— Если ты, Кулгайлис, — обратился к нему Талунда, — уже с потрохами продался крестоносцам и отрекся от своих богов, тогда убирайся с наших глаз долой, пусть и тебя побыстрее настигнет в пуще мстительная рука Пикуолиса и пусть поразит молнией твою избу грозный Перкунас!.. Или убирайся с наших глаз, или тоже неси из своей избы немецких богов и бросай их в огонь!

— Подумай, кривис, какую месть, какую беду навлекаешь ты на своих людей. Хорошо, я не выдам тебя комтуру. Я боюсь мстительного Пикуолиса и грозного Перкунаса, но ты, кривис, помни, что и христианские боги мстительны. Они тоже могут напустить на нас болезни, неурожай; они тоже могут уничтожить зверя в лесах, заморить рыбу в реках и озерах. Ихние боги тоже могущественные. Мало ли вырезали крестоносцы арёгальцев за сожжение ихнего креста; мало ли они, заковав в железо руки и ноги, вывезли в Пруссию наших кривисов, вайдилут ³³ и других жемайтийцев, которые не пожелали креститься и руку на них подняли?! Кривис, — говорил Кулгайлис, уже поднявшись на ноги, — мы будем поклоняться своим богам и в лесах тайно приносить им жертвы, но, чтобы избежать мести и великого кровопролития, давайте не трогать чужих богов, хотя бы пока не вернутся с войны наши сыновья.

— Кулгайлис, наши боги ни на один день не могут оставаться под одной крышей с богами крестоносцев. Если мы не выбросим немецких богов, в нашу землю придет голод, чума, начнется падеж скота, звери уйдут из наших пущ, отвернется от нас сладкая Милда, не будет появляться из лесов Жемина. И горе тогда нам, жемайтийцам, горе! — И кривис, воздев руки, начал взывать к богам.

Первым принес из своей избы распятого бога крестоносцев Гинутис и бросил его в огонь. Все приутихли и, затаив дыхание, смотрели, как языки пламени лижут немецкого божка. Когда перегорела одна веточка и распятие, вздрогнув, повалилось набок, все зрители тоже вздрогнули; но потом, увидев, что никакого чуда не случилось, осмелели и стали дружно носить из своих изб оставленные крестоносцами распятия, крестики, образа и бросать все это в огонь, с восхищением наблюдая, как языки пламени лижут немецких богов. Кулгайлис тоже принес из своей избы бога крестоносцев и сказал:

— Ладно, кривис, не хочу я быть предателем своего народа, но если что, ты за все ответишь! — И с этими словами он бросил в огонь оловянный крестик.

XVII

Костер уже догорал, но люди не расходились; задумчиво смотрели они на огонь и рассуждали о могуществе своих и немецких богов. В последнее время они боялись разгневать и тех, и других и старались угодить всем, однако, теперь, увидев, что свои боги не мстят им, а чужие не могут сами выбраться из костра, остались ни с чем. Но кривис Талунда не позволил им долго сокрушаться; позвав всех за собой, он пошел под священные дубы и стал молиться. Подняв глаза к небу, он протягивал руки к солнцу, звал Праамжюса, Перкунаса, сладкую Милду, мстительного Пикуолиса, отважного Коваса ³⁴, Жемину и просил, чтобы они смилостивились, пожалели жемайтийцев и благословили их на борьбу с христианами поляками и крестоносцами. Следуя ему, воздевали руки к небесам и все остальные; плакали женщины, девушки, смахивали слезу и старики, и все каялись, что изменили своим богам. Кривис Талунда только начал было говорить свою проповедь, как старик Гинутис выпучил глаза, побледнел и, словно тонущий, крикнул:

— О боги!.. Крестоносцы!..

Все обернулись и увидели, что вдоль леса едет несколько крестоносцев. Кровь отхлынула от лица кривиса Талунды, он замолчал и, бросив взгляд на костер, в котором еще догорали кресты, прохрипел:

— Спасайтесь!

Все, словно овцы, молча побежали в лес. Крестоносцы, которые до того ехали шагом, пустили коней галопом и преградили путь. Растерявшиеся жемайтийцы развернулись и забежали в избы.

— Не бойтесь, люди, мы ничего вам не сделаем, мы только хотим спросить дорогу к Дубисе, — подъехав к избе, в которую сбежалось больше всего народу, спокойно заговорил по-литовски крестоносец.

Из избы никто не ответил.

— Выходите, не бойтесь, мы… — опять начал было крестоносец, но тут от костра его окликнул товарищ.