Перерождение (история болезни). Книга первая. Восьмидесятые годы – 1992 год

К 9 часам народ, в основном заводской, собирается на Вишневой, у завода «Знамя труда». Подходят, здороваются, толкаются, звучит смех. Много молодежи, девчат. Кое-кто с утра пораньше успел согреться. Приходит народ с детьми.

Организаторы торопят вставать в колонну. Оркестр пробует силы. В рядах в руках у людей знамена, транспаранты. Вот уже проспект полон. Растет напряжение. 9.10 – пошли… Небо над головой нежно-голубое, дома празднично украшены. На тротуарах – народу, не пройти. Дети перебегают из ряда в ряд, балуются. Старшие сердятся. Идем к Сенному рынку и дальше – в город. Поток людей мощный, разноголосый. Поют. В одном месте одну песню, в другом – другую, соревнуясь и перебивая друг друга… «Утро красит нежным светом стены древнего Кремля, просыпается с рассветом вся Советская страна…», «Катюша», «Труба зовет». Хозяева идут!

На этот раз со мной Сашенька-внучка. Увязалась: возьми да возьми. Хорошо ей: ножки – легкие, люди вокруг – хорошие, как большие дети, музыка, шары, мороженое. Весело – игра такая: «Первомай».

* * *

Август. Поезд «Евпатория – Москва». Отличное настроение после отдыха в Крыму. В Запорожье села женщина лет 40. Едет в Москву с торговыми целями от частной фирмы. Непривычная для слуха откровенная ненависть к Советской власти. Пропаганда предпринимательства. Возникшие споры вызывают взаимное раздражение. Настроения как не бывало. Дело не в спорах, все это гораздо серьезнее и, видимо, совсем не частный случай. Опрокидывание советской идеологии снизу. (Сейчас бы мы сказали: «Это – цветочки». – Авт.)

Вспомнилось возвращение из Цхалтубо в Москву в 1981 г. В Краснодаре к нам в купе подсел уже немолодой крепыш из Управления строительством курортов на Кавказском побережье. Откровенно поделился, что едет к министру подписать нужные бумаги и вырвать финансирование. Везет тяжеленный чемодан водки специального розлива: «На трезвую голову не подпишет, а вот в сауне «под мухой» подсунуть бумагу можно, проверено». Ткнув ногой чемодан, добавил: «Этот бугай выжрет много, да и впрок нужно оставить». Поразила проза отношений жуликов с министром, проторенность подходов к нему, атмосфера уже привычной продажности и откровенного бахвальства. Впрочем, писал же Грибоедов: «Кому в Москве не зажимали рты обеды, ужины и танцы…».

Я и жена смотрели на бизнесмена как на диво, а он на нас как на ничего не ведающих взрослых детей. Но иногда он замолкал, хваткость его исчезала, и он посматривал на нас украдкой неожиданно серьезно и грустно, словно завидуя нашей счастливой честности, когда-то им утраченной.

Нужно сказать (теперь это стало очевидным), что жизненные наблюдения давали пищу для горьких раздумий гораздо больше и гораздо раньше, чем эти раздумья наконец появились.

* * *

Сентябрь. Поездка в Андижан. Места малознакомые. Стараюсь воспринимать увиденное и услышанное непредвзято.

Главное на Востоке – рынки, торговля. Магазины ломятся от товаров, а покупателей нет. Республика хлопка – особенно много тканей. Рынок – горы орехов, яблок, груш, гранатов, но и здесь покупателей нет. Продавцы и фрукты. Все дорого. Только к столу, для гостя, для больного. Цены высоки и неподвижны, потому что продают перекупщики, лишенные права широкой инициативы. Настоящей торговли нет, нет восточного базара, нет острой реакции.

Живу в гостинице, много хожу по городу. В 4.00 встал. С высоты хорошо виден аул. Прохладно. Над черными дворами и стволами деревьев, в застывшей тишине б голубом сиянии плывет луна. С восходом солнца зазвонил будильник, и в ту же минуту закукарекал соседний петух.

В чайханах одни и те же люди, определенный круг людей и потребностей. Сейчас – меньше, чем в прежние времена. Мужчина, какой бы низкий пост он ни занимал, дома у себя единовластен и высокопоставлен. Жена – домашний раб. Дети – исполнители воли и средство радости. Жена – только дома, а мужчина домой лишь заходит, а большую часть времени находится на работе, с друзьями, на улице, в чайхане. И так с утра до поздней ночи. Не жизнь, а какое– то мужское пиршество.

Опускается вечерняя дымка. Тускнеет голубое небо. Возле гостиниц, кинотеатров, рынков загораются светильники. Оживают после дневной жары чайханы, лавчонки, бары. Шипят шашлыки, жарится рыба, высятся горы лепешек и чуреков, льется пиво, дымится в пиалах и чайниках зеленый чай. Собираются мужчины, одетые преимущественно в черную мятую одежду, в тюбетейках, небритые. Рассаживаются за столиками на помостах и подолгу сидят там. Играет тихая восточная музыка. Тихая беседа временами начинает прерываться громкими спорами. Время идет, дым с жаровен растворяется в ночном небе, люди разбредаются по домам. И так изо дня в день. Для многих так проходит вся жизнь. Что это? Нужно ли это? Может быть, это медлительное течение угасающего дня – лишь образ, в сущности, прожитой жизни? Во всяком случае, им так нужно. А мы у себя, в России, и в 70-летнем возрасте даже глубокой ночью все норовим делать с утренней свежестью, насилуя волю природы.