Перерождение (история болезни). Книга пятая. 2005 г.

Он приходил на утреннюю врачебную конференцию в клинику в белом халате, садился поближе к трибуне и внимательно слушал, как докладывают дежурные слушатели о поступивших больных. Потом он шел в больничные палаты, подсаживался поближе и, не мешая, всматривался и вслушивался, как ведет себя слушатель в разговоре с больным, насколько он заинтересован, насколько тактичен, ждет ли его пациент, как решаются проблемы, насколько больной остается удовлетворенным визитом будущего врача. Его интересовала нравственная, деонтологическая сторона общения слушателей с больными. Он не вмешивался, не давал публичной оценки услышанному, он у ч и л с я. Ему как профессиональному политическому педагогу было важно увидеть плюсы и минусы клинической педагогики. Иначе он не считал себя вполне вправе руководить слушателями-медиками.

Все другие замполиты, которых я знал, не затрудняли себя этими хлопотами, видимо, они полагали, что политическое воспитание не имеет профессиональных особенностей. На самом деле партийность не существует в отрыве от дела, от творчества, которым человек занят. Этот отрыв формировал своеобразную и весьма многочисленную касту политических руководителей «всепогодного» характера, и это уже свидетельствовало о вырождении образа комиссара, человека, который был не над людьми, а рядом с ними. А сейчас у нас вообще вымерло политическое воспитание, хотя повсеместно и введены должности, именуемые «замами по людям». Очень скоро, вероятно, им будет вверена обязанность формирования ячеек «Единой России». И круг замкнется. Зато повсюду менеджеры типа министра здравоохранения и социального развития Зурабова и клонированных местных зурабовых, не имеющих медицинского образования. Может быть, поэтому и вымирает народ?!

* * *

Борьба против отмены льгот и их монетизации многое изменила в общественном сознании. Народ голову приподнял впервые за последние 10–13 лет. Власть на время потеряла силу безнаказанности и наглости. Конечно, она свое возьмет через подачки, предательство профсоюзов и пассивность компартии.

О зурабовщине писал еще гениальный Фонвизин. Помните, как один из героев «Недоросля» – Скотинин – на всем скаку лбом снес ворота: ворота в прах, а лоб его хоть бы что! Также, в одночасье, «толоконным» лбом Зурабова были разрушены и льготы ветеранов: льготы и заслуги их монетизированы (проданы за бесценок), а Зурабов цел целехонек.

* * *

Осенью 1945 г. мы с отцом побывали в Ленинграде. Тогда город еще стоял в руинах. Побывали мы и у его довоенных друзей на Лесном проспекте. Деревянный двухэтажный дом сохранился, не сгорел. Живы остались и жители дома. Но бомба тогда все-таки в дом попала, хотя и не взорвалась. По их рассказу, прямо в возникшую брешь в потолке со второго этажа на первый упала ванночка с закутанным в одеяло новорожденным, упала и перевернулась. Это защитило малыша от бревен обрушившегося потолка. Он стал пищать и его целехонького извлекли из груды обломков. С тех пор прошло более 60 лет. Малышу, пережившему блокаду и бомбежки, сейчас должен идти седьмой десяток!

* * *

Холодный январь. Стоим в очереди в Пенсионном фонде. Мне как афганцу и жене как ветерану труда отмерено за льготы аж 650 и 150 руб. соответственно. В конторе стульев нехватает: старики стоят. Благо, что есть тепло и туалет.

В эти дни почти ничего не записываю: очень тяжело видеть, понимать и терпеть, будучи не в силах потеснить зло. А надо бы писать, иначе оружие-перо заржавеет.

* * *

2-х-летний малыш, в валеночках, с закутанной головой, копает лопаткой снежок. Соседний малыш спрашивает: «Ты мальчик или девочка?» Тот отвечает: «Я – Полина. А ты кто?» «Я – Наташа!» «Ты – мальчик?»

* * *

Из стихов моего брата Александра Михайловича Кириллова.

В ярославской глуши деревушка.
Печка русская, словно старушка,
С приоткрытым, щербатеньким ртом,
Светит зубиком – угольком.
У печи кочерга и ухваты,
Потемневшие плахи полатей,
А в углу, вблизи старых икон,
Довоенной поры патефон.
За окошком кладбище в бурьяне,
Деревянных крестов островок.
Под бурьяном деды спят и мамы,
Пункт конечный для многих дорог.
Жизнь отсюда давно убежала
И в колодцах протухла вода.
Вот умрет здесь последняя мама,
Жизнь угаснет, тогда навсегда.
А со стен будут долго, печально,
Потемневшие лики смотреть.
Жизнь умрет, но останется тайна
И холодная русская печь.

Февраль