Пересадка

— Мемфис, — пробормотал он задумчиво. Впрочем, может быть, он сказал: «Мемфиш». Подумав немного, он все же сказал: — Ну, хорошо, тогда вам лучше идти на восток.

И в это мгновение из какого-то внутреннего помещения, которого я раньше не заметила, вдруг вывалилась целая толпа людей с голубоватой кожей и серебристыми волосами. Все они были одеты в смокинги и бальные платья с глубокими декольте; на дамах были прелестные крошечные остроносые туфельки, и все они что-то говорили пронзительными голосами, преувеличенно громко смеялись и жестикулировали. У каждого в руке был высокий стакан для коктейля с какой-то маслянистой жидкостью и одной блестящей зеленой оливкой. В общем, мне совершенно расхотелось оставаться в хижине старика, и я вышла в ночь, хотя она явно обещала быть крайне неспокойной, грозовой, когда мы смотрели на небо из окон лесного домика. Но оказалось, что на берегу моря совершенно тихо, над ровной темной поверхностью вод светит месяц, тихонько скользя над широкой дутой пляжа.

Не имея ни малейшего представления, где находится восток, я пошла направо, поскольку восток для меня обычно почему-то связан с правой рукой, а запад — с левой, что, видимо, означает, что я довольно часто стою лицом на север. Вода выглядела призывно; я сняла туфли и чулки и брела по песчаному мелководью среди набегающих и отступающих волн. Все вокруг было таким мирным, что я совсем не была готова к внезапному взрыву громких голосов и странного шума, к свирепо яркому свету, к запаху горячего томатного супа, которым меня то и дело обильно поливали какие-то люди, чуть не сбившие меня с ног, когда я, спотыкаясь, наконец взобралась на палубу судна, покачивавшегося в полосах дождя над исхлестанным дождем и ветром серым морем, полным белых пятнышек, похожих на шапочки на головах у бурых дельфинов или морских свиней, не могу сказать точнее. Оглушительный голос, донесшийся с мостика, проревел какие-то непонятные приказы, и еще более оглушающий вой пароходного гудка печально пронесся сквозь дождь и туман, предупреждая о появлении айсбергов. «Господи, как бы мне хотелось очутиться сейчас в гостинице АПИМа!» — воскликнула я в полный голос, но мой жалобный крик утонул в шуме, царившем вокруг. Впрочем, я ведь все равно никогда не верила в возможность исполнения трех желаний. Я промокла насквозь от вылитого на меня томатного супа, с неба тоже полил дождь, было чрезвычайно неуютно, и я совсем заскучала, но тут сверкнула молния — зеленая, в виде шара, я о таких только читала, но никогда не видела, — и с легким жужжанием, напоминавшим звук жарящихся на сковороде колбасок, слетела вниз из огромного, нависшего прямо надо мной облака и с громким хлопком расколола палубу ровно пополам. К «счастью», мы как раз в этот момент врезались в айсберг, и часть этого ледяного чудовища клином вошла в тело судна. Недолго думая, я взобралась на поручни и спрыгнула с чудовищно качавшейся палубы прямо на лед. С вершины айсберга я смотрела, как две половинки судна отодвигаются друг от друга все дальше и медленно уходят под воду. Все пассажиры высыпали на палубу; они были одеты в голубые купальные костюмы — мужчины в плавках, женщины в олимпийских закрытых купальниках. На некоторых купальниках и плавках имелись золотые полоски — по всей вероятности, это были знаки отличия, как у офицерского состава, ибо обладатели таких полосок громко выкрикивали разнообразные приказы, которым все прочие незамедлительно подчинялись. На воду было спущено шесть спасательных шлюпок, по три с каждого борта, и пассажиры уселись в них, соблюдая строгую дисциплину и порядок. Самым последним в лодку сел мужчина с таким количеством золотых полосок на плавках, что об истинном цвете самих плавок можно было только догадываться. Как только он оказался в шлюпке, обе половинки корабля полностью и совершенно бесшумно затонули. Шлюпки выстроились в ряд и поплыли куда-то вдаль, окруженные беломордыми дельфинами.

— Погодите! — закричала я. — Погодите! А как же я?

Они даже не обернулись. Шлюпки быстро исчезли в клубящейся мгле, и в ледяной воде теперь виднелись только дельфины. Я снова взобралась повыше и стала смотреть в морской простор, надеясь невооруженным глазом заметить хоть какую-то помощь. Карабкаясь по ледяным торосам, я думала о Питере Пэне и о том, как он сказал на своей скале: «Умереть — вот будет самое большое приключение на свете!» Во всяком случае, я эти его слова запомнила именно так. Я всегда считала, что это очень смелое заявление и что вот так конструктивно воспринимать смерть — пожалуй, единственно правильный выход. Но в данный момент мне отчего-то совсем не хотелось размышлять, насколько прав был Питер Пэн. В данный момент мне хотелось одного: вернуться в гостиницу АПИМа. Но, увы, с вершины айсберга я, естественно, никакой гостиницы разглядеть не смогла. Я видела лишь серое море, дельфинов в белых шапочках, серый туман, тяжелые тучи и медленно сгущавшуюся тьму.