- Одиннадцать с половиной, - тот протягивал полтинник.
Анатолий отдал деньги и пошел к остановке.
- Эй, а полтинник-то?
- Не надо, - бросил он, не останавливаясь, лишь повернув голову.
- Да как же? - мужик догнал его. - Возьми. А то неудобно.
- Не надо мне ничего. Счастливо доехать.
- А деньги? Деньги, как я тебе верну?
- Не надо.
Анатолий двинулся было вновь. Но остановился.
- Хотя. Ты Православный?
Мужик недоуменно смотрел на него. Потом, что-то словно включилось:
- Крещенный я, крещенный. Мать крестила.
- В церковь ходишь?
- Мать ходит. Со старухами в деревне она.
- Вот ей отдай. Пусть свечей на все купит и к иконам поставит. Счастливо.
- Спасибо. Спасибо. Спасибо.
Уходя, Анатолий чувствовал, что мужик все еще смотрит ему в след.
"Слава Богу. Опомнился. Надоумил Господь", - думал Анатолий. На душе опять было легко, но это был уже не детский слепой восторг, а осознанное удовлетворение от исполненного долга. И оттого, что долг свой понят, что ему доступно это понимание".
Автобус появился совсем неожиданно. Он едва успел прочесть название райцентра на лобовом стекле - этот. Сердце заметалось меж радостью и тревогой. Уставшие от многочасовой езды люди облегченно вываливались из салона, в стороне ставили сумки, половчее перехватывали их, и уже уверенно направлялись кто куда.
Последней вылезла толстая, запарившаяся тетка с двумя сумками через плечо и авоськой в руке...
Анатолий отвернулся, подошел к стене автовокзала, бессильно привалился к ней, пачкая желтой побелкой рукав.
- Эй, жених! Твою-то силой из автобуса вытаскивать будем?
Анатолий обернулся. У автобуса, улыбаясь, стоял водитель, в синем пиджаке с золотистой транспортной эмблемой над нагрудным карманом.
- Забирай! Я бы взял. Да, уж больно хороша! Не по мне.
Еще не понимая, не веря, Анатолий шагнул к автобусу.
Это была Таня. Она смотрела на него...
- Я боялась выйти...
Закрыв лицо руками, она ткнулась ему в грудь. Забыв про розу в руке, он крепко обнял ее. Шипы остро обожгли ладонь.
"Значит, я не сплю", - подумал он.
Под шум елей...
Осень выдалась сухая и теплая. Бабье лето, тихим своим шепотом, сумело умолить погоду, и та медлила, не решаясь оборвать затянувшееся прощанье.
Легкая линия дороги таила в себе стремительность, неподвижно лежащей до времени, стрелы. А на ее, твердо забывшей о дождях, обочине можно было смело стоять, не опасаясь испачкать новые туфли. По обе стороны отдыхали чистые, свежевспаханные поля, просторно раскинувшиеся до горизонта, темнеющего у самого края, узкой ленточкой леса; словно, вылинявшее за лето, платье неба по нижней кромке, было оторочено темной каймой, и округло-зубчатая линия верхушек, ласково подсвеченная уже невидимым солнцем, напоминала неровную, изнаночную строчку швейной машинки.
Валя возвращалась со свадьбы двоюродной сестры. Та жила не очень далеко. И выехав рано утром, она предполагала к вечеру быть дома. Но - загад не бывает богат, - автобус из райцентра в их село отменили, и пришлось ей ловить попутку. Можно было бы заночевать здесь, у знакомых, но она беспокоилась за детей. Они оставались с ее подругой. И прошло всего-то три дня, и случиться ничего не могло, а душа была не на месте. Детей она оставляла редко и всегда спешила вернуться побыстрее.
Валя ждала на обочине дороги. Сумка, доверху набитая гостинцами, словно в отместку, за то, что ее так нагрузили, никак не хотела стоять вертикально, и все норовила лечь набок. Привалившись к Валиной ноге, она выглядела усталой и недовольной.
Время от времени мимо проносились машины, равнодушно обдавая вытянутую поперек их движения ладонь стремительным потоком воздуха. Валя вспоминала веселье свадебного застолья, блещущие радостью глаза сестры, счастливое смущение жениха. Сама же она была там как чужая. Пыталась делать оживленный вид, подхватывала песни, но душа не отзывалась празднику. Вспоминала, как случайно встретила светлый взгляд сестры, и та стыдливо, словно была виновата в чем-то, опустила глаза.
Легкими порывами дул со спины несильный, мягкий ветер. Он то, играя, пушил Валины густые, темные волосы, то, вдруг охватывал ее всю, но так осторожно, как будто обнимал.
В садике, где она раньше работала, был у нее в группе мальчик, Вася Тихомиров, он всегда всех жалел. Стоило кому-нибудь ушибиться или пораниться он уже был тут, как тут, смотрел своими большими, полными умудренного сострадания глазами. Однажды она второпях прищемила пальцы дверью. Больно было до слез, она замахала кистью руки, со свистом втягивая в себя воздух. А он уже осторожно теребил полу ее халата
- Валентина Ивановна, давайте я подую.
Она засмеялась, вмиг забыв о боли. И слезы, переполнившие глаза, радостно скатились по щекам. Он смотрел на нее недоуменно, думая, что она не доверяет ему.
- Я буду сильно-сильно дуть, как ветер.
И точно, - дул изо всех сил, зажмурив от усердия глаза и напряженно округлив нежные, чуть припухлые, щеки.