Пересекая границы

— Можно объяснить подробнее, — возразила Азиль. — Просто ты не хочешь. Я сама скажу. — Она обернулась к Ольге. — Маэстро Ферро изобразил Шеллара за столом в его кабинете. Ночь, полумрак, две свечи, всякий там бумажный хлам на столе. Шеллар сидит лицом к зрителю, как он обычно сидит — локти на стол, подбородок на кулаки, плечи ссутулены, спина сгорблена. — Азиль изобразила любимую позу короля. — И в глубокой задумчивости смотрит перед собой. Он действительно выглядит как-то трагично и одиноко. Жак назвал этот портрет «Самая одинокая профессия». Маэстро ужасно понравилось название.

— Маэстро следовало поменьше общаться с Жаком, — проворчал король. — Может, он увидел бы меня по-другому.

— Жак тут ни при чем, — покачала головой нимфа. — Ты такой и есть, Шеллар. Это твоя матовая сфера, и никуда ты от нее не денешься. Может, художники видят не так, как я, но все улавливают то же самое. То, что есть.

— Какой бы я ни был, — твердо сказал король, — я себе нравлюсь. А мой портрет нет. Ольга, если ты уже успокоилась, пойдем, займемся делом. У меня не так много времени, чтобы вести этико-философские дискуссии с Азиль.

— Кантор, я так больше не могу! — взмолилась Саэта, возвратясь с очередного приема, на котором они ожидали увидеть объект своих поисков. Меня достали эти галлантские кобели! Что они так ко мне липнут?

— Я же тебе говорил, что Лютеция — это город-бордель, — сочувственно посмотрел на нее Кантор. — В столице страны, которой правит алкоголик и педераст, не может не произойти полного падения нравов. Вообще этот город всегда имел легкий привкус порока, им наполнен воздух, которым мы дышим и который, должен сказать, заразен. Даже иностранцы, попадая сюда, начинают вести себя как сорвавшиеся с цепи кобели… А знаешь, Саэта, не такой уж он дурак, наш полковник. Все-таки супружеской паре, да еще такой, как мы с тобой, легче выжить в Лютеции. Представь себе, если бы мы действительно приехали как двое мужчин. Да на нас бы на второй день начали оглядываться. Двое мужчин приехали в Лютецию и не ходят по борделям? Да с ними точно не все в порядке! Может, они — пара? А может, они больные какие? А может, это мистралийские шпионы? Могли бы начаться проблемы.

— У нас и так проблемы! — расстроенно махнула рукой Саэта и принялась стаскивать сапоги. — Кантор, пожалуйста, не отходи от меня на этих идиотских приемах. Когда ты рядом, они не решаются приставать. Этот сопляк меня сегодня полапать пытался. Хорошо, что у меня сиськи не настоящие, я бы ведь не выдержала, летел бы он кувырком через весь зал.

— Тебе легче, — вздохнул Кантор. — А бабы ко мне пристают что в твоем присутствии, что без тебя. И что смешно, весь континент считает, будто мистралийцы сексуально озабоченные! А на Галлант никто и внимания не обращает.

Это была чистая правда — Кантор имел несравненно больше проблем от любвеобильных жителей Лютеции, чем его подруга. Помимо наглых баб, достававших его своим вниманием, ему приходилось еще и отпугивать кавалеров от своей «тихой и послушной жены». За те четыре дня, что они провели в Лютеции, он пять раз дрался просто так и два раза на дуэли — сначала с каким-то пьяным офицером на пистолетах, потом с еще одним мистралийским кабальеро на ножах. В общей сложности получилось четыре трупа, и в ближайшее время можно было ожидать неприятностей с местной полицией. А ведьма словно дразнилась — мелькала по городу то в одном месте, то в другом, и выловить ее никак не получалось.

— Не знаю, что делать, — развела руками Саэта. — Здешние мужики не понимают слова «нет». Только если ты стоишь со мной рядом и грозно водишь глазами, они не подходят. А стоит тебе отойти — и вот они, родимые.

Кантор плюхнулся на кровать, как он это делал каждый день — нравилось ему, что ли, на мягком валяться? — и полюбопытствовал:

— Саэта, а тебе правда ни один не нравится?

— С чего бы? — недовольно отозвалась та.

— А тот поэт, что тебя уговаривал замуж? Ты еще так боялась, что я его бить начну.

— Это не потому, что он мне нравился. Мне его жалко стало. Он такой весь трепетный, хрупкий, ты бы его пришиб одним ударом. А он не такой уж и плохой. Он мне стихи читал и с лапами не лез.

— Ну да, — засмеялся Кантор. — Только уговаривал бросить мужа. Я слышал. Вдохновенная была речь. «Ах, мадам, ведь вы не любите его! Вас отдали замуж, не думая о вашей душе и о ваших чувствах, за самодовольного богатого негодяя, и вы обречены загубить свою юность…» Не помню, как там дальше, но красиво. Насчет «увядающего цветка, сорванного грубыми лапами», и тому подобное. И насчет того, что «здесь вам не Мистралия, мадам, здесь женщина свободна»… В гробу я видал такую свободу! Здесь женщина свободна только отдаваться, независимо от того, хочет она этого или нет. Знаешь, в молодости мне нравилась Лютеция, но сейчас… То ли здесь все испаскудилось за эти годы, то ли я стал другим… А что, донья Маргарита, не желаешь ли действительно бросить мужа и связать свою жизнь с бедным поэтом?

— Кантор, — отозвалась Саэта, — ты просто забыл или специально издеваешься?