Переселение. Том 1

В первую минуту она сама себе не поверила. Она ничего не помнила, не чувствовала ни усталости, ни сонливости, ни даже неудовлетворения. Спала как обычно, поначалу ей показалось, будто она и в самом деле была одна. Но, вытянувшись, она с гадливостью ощутила на теле следы любовной ночи. И неожиданно, хотя и в темноте, с ненавистью увидела возле себя руки и зубы своего деверя и его редкую бороденку, услыхала его смех и пугливо охватила руками его тонкую шею.

Чуть не подпрыгнув в постели, она в ужасе закрыла ладонями лицо, в ее памяти встали все мерзости и гадости, все, что он с ней вытворял. И ощутив снова, как он лижет ей руки и колени, Дафина испуганно закрылась подушкой, точно защищаясь от вскочившего на постель пса. Поняв до конца, что она сделала, она в отчаянии ударилась головой о глиняную печь, готовая закричать от страха. К тому же Аранджел был в ту ночь до тошноты отвратителен, жалок и смешон.

И она заголосила, заголосила, испытывая удовольствие от собственных слез. Приди сейчас муж, она сказала бы ему, почему это сделала. Сказала бы, что изменила ему потому, что он осрамил ее перед людьми при расставании, не простился с ней как положено. Потому что все время оставляет ее одну и, точно цыган, кочует с места на место. Потому, что она устала от бесконечных болот, островов и топей.

Плача, уткнувшись в подушку, она видела, что рассветает и отдельные предметы все яснее выплывают из мрака. Из-под двери врывался свет, окно в комнате посветлело и напоминало открытую занавешенную и зарешеченную дверь. Она легла на спину и заплакала, с новой силой отдавшись своему горю. Дафина не слышала мычания стад, которые, меся грязь, проходили мимо дома и каждый раз будили ее на заре, не заметила, что остыла печь.

Дафина плакала над своей судьбой, как, впрочем, делала это довольно часто с тех пор, как муж так внезапно постарел. Ей было безмерно жаль себя. Собственное девичество казалось ей убогим, будто жизнь прислуги. И муж, бросивший ее сейчас, и вся жизнь с ним представлялись ей сплошным несчастьем, от которого она тщетно старалась уйти.

Заливаясь слезами, она вспомнила мужа и, зарывшись лицом в подушку, принялась мысленно его целовать. Как красив был Вук Исакович, когда она выходила за него замуж. Его холодная, гладкая кожа, очень чистая и приятная, была для нее подлинным наслаждением, а его карие в черных крапинках глаза, тогда еще не угасшие, что светились под длинными, загнутыми вверх ресницами, невозможно было забыть, как нельзя забыть золотой дождь солнечного заката на опушке молодого леса. А как забыть его мягкие, шелковистые, начинающие седеть волосы и розовую верхнюю губу, вздрагивающую при улыбке? Она слышала от других, будто он бьет людей и лошадей кулаком по голове, что, напившись, прыгает через столы. Слышала и об его отвратительных шашнях с румынками и венгерками. Она-то знала его совсем другим. С ней он с самого начала вел какую-то таинственную жизнь. Поженили их неожиданно, без любви, он почти два года относился к ней с учтивостью постороннего человека, целовал нежно и бережно, словно боялся разбить или сломать ее, такую высокую, красивую и хрупкую. Дни напролет он скакал со своими молодыми офицерами через канавы и рвы, обучал новобранцев забрасывать бочонки с порохом в окопы и являлся домой лишь к вечеру, весь потный и взъерошенный, и все-таки куда-нибудь выводил жену или ездил с ней верхом всю ночь под звездами — по полям, перелескам и горам.

В первые месяцы он не мог даже с ней толком объясниться: Дафина не говорила по-немецки, а он не знал ни греческого, ни итальянского и потому призывал на помощь песню, танцы, взгляды и поцелуи. А поскольку возить жену на балы в Брод или Осек удавалось редко, он брал ее на лисью охоту. Это, кстати, было единственным его развлечением в течение многих месяцев.

Молодая женщина впервые тогда наслаждалась запахами влажной мягкой земли, свежей травой, ивняком, на котором в апреле начинали наливаться и пахнуть почки, зелеными склонами гор, голубым весенним небом, и точно так же она, будто отравой, упивалась своим мужем. Ни за какие блага мира, ни под какими плетьми и пытками она не отреклась бы от него и его чудной улыбки, какой никогда не видела на лице своего отчима или братьев.

Она запомнила его прислонившимся спиной к стволу дерева, на вершине горы, под густыми ветвями среди высокой травы, усталого от любви, с ясным лицом, хотя и утомленным жизнью, о которой она не имела понятия, пока ей не растолковал Аранджел Исакович. Дафине достаточно было подумать о первых годах брака, и перед ее глазами возникали славонские горы, набухающие на ветвях почки, игра облаков над долинами, приходили на память ночи, напоенные благоуханием трав, темные леса, кусты с дикими красными ягодами, журчанье воды и особенно — яркое небо и проплывавшие над ней звезды и созвездья.