Переселение. Том 1

Двух недель, проведенных в Ингельштадте по соседству с лагерем Вуича, оказалось достаточно, чтобы привести Вука Исаковича в уныние. Он узнал, что о подполковничьем чине не может быть и речи, что им вообще очень недовольны и в Военном совете даже поднимался разговор о том, чтобы распределить его солдат по регулярным полкам. Кирасиры, все без исключения носившие парики, разговаривали с его офицерами весьма холодно, а один из его помощников, капитан Антонович, лишь с помощью сабли сохранил свое место в гостинице, куда кирасиры привели двух итальянских актрис, чтобы устроить там представление.

Для всех этих разряженных, напыщенных австрийских офицеров сербы служили постоянной мишенью для насмешек, сербский народ был никому не ведомым, неизвестным, австрийцы с трудом верили в его существование, сколько бы им ни доказывали, что народ этот заслужил особые привилегии императора{11}.

Провиант выдавался сербам самый скверный, какой только доставляли в армию. Тщетно грозил Вуич пожаловаться в Вену. У него отобрали всех лошадей и даже повозки с порохом, купленным на деньги, привезенные еще с границы. Да еще требовали нести вокруг лагеря караулы, так что более половины людей подчас круглосуточно стояло на часах, в то время как остальные уходили в город.

Как и все прочие, Исакович понимал, что обманут, и только скрипел зубами. Он знал цену армии, в которую они влились и которой было наплевать на сербов, этих жителей болот, вместе со всеми их нуждами и жалобами, с их монахами и соборами, с их «сладчайшим православием». Кроме того, приближаясь в четвертый раз к полю боя, он предчувствовал, что будет еще хуже, чем раньше, что их не только распределят по регулярным полкам, но и до́ма, в родном краю, расселят по разным округам и городам как рабов, как слуг, как паоров{12}. Не позволят им остаться солдатами, не позволят молиться в своих церквах, как не позволяют называть свой край Новой Сербией{13}.

Потому на последнем отрезке пути он вдруг стал помягче обращаться с солдатами. Ничего не говоря им, он смотрел, как они отбивают шаг, вглядывался в их лица, обводил взглядом всю колонну, которая, словно туча пыли, что вздымается над дорогой, должно быть, тоже вскоре рассеется и исчезнет. Целыми днями он молча смотрел на своих солдат и старался щадить их, зная, что скоро их не станет, что они развеются как дым после битвы.

Измученный этими мыслями и обидами, очутившись среди земляков, таких же, каких вел на смерть он сам, Вук Исакович скорбел теперь не только о своих людях, но и о солдатах Вуича, собранных по долинам Савы, Дравы и Пакры{14}. Осознание тщеты жизни, бессмысленности того, что он делает, ненужности всего того, что он имеет — семьи, жены, детей, усадьбы, невозможности возвратиться домой, стало для него еще мучительнее, когда он увидел вдали от родной стороны, на чужбине, колонны этих солдат, которые шли, точно глухонемые, не зная, куда их ведут. Устав от унижений, ослабев от болезни, Вук Исакович терял последние силы от накипавшей в нем желчи и приливавшей к голове крови. Он ехал на своем коне, разговаривал сам с собой, шевеля усами, и в отличие от других нисколько не был растроган красотой этой чудесной весны, не останавливался перед каждой корчмой и каждым расцветшим деревом, перед каждым замком с железными воротами и стенами, заросшими плющом, глициниями и шиповником, он ехал как потерявший надежду душевнобольной, желтый, отекший, злой, с большим животом и опущенной головой. В путанице его мыслей, беспрестанно чередовались письма патриарха Шакабенты, прошения, когда-то поданные императрице, ссоры с братом Аранджелом и все те слова, которые он сам себе говорил с горечью и отчаянием. Вук Исакович не замечал плодовых деревьев, которые покрывали окрестные холмы и с которых душистым дождем опадали цветы, не видел людей, наводнявших улицы и выглядывавших из окон, дивясь ему, его огромному коню, его поющим офицерам, одетым в странные крестьянские одежды одинакового кроя и цвета, гарцующим с обнаженными саблями.

Но если судьбе было угодно в этот поход измучить ему душу сильнее, чем когда бы то ни было, то случай захотел унизить еще и его тело, некогда столь падкое на утехи и наслаждения. Вук Исакович проходил через Вюртемберг, тая в душе воспоминания, о которых его старшие офицеры только догадывались.

В княжестве Вюртембергском, которое легко могло стать полем боя, ширились слухи о приближении войск Марии Терезии. В ожидании французов, о которых особенно много говорили в дамском обществе, все кинулись смотреть на тех, кто, как полагали, скоро побежит с позором назад. Поэтому не проходило дня, чтобы в честь двигавшейся к Рейну армии не давалось бы бала, где пиво лилось рекой, или ужина на городской площади перед церковью, под фонарями, где ели до отвала.