Переселение. Том 1

Овец воровали в те дни больше, чем когда бы то ни было. Они пропадали и в соседних селах, и хозяева неизменно находили их опять же у дома Вука Исаковича. Всеобщее возбуждение нарастало. Дело доходило до драк, в которых участвовали и бабы. А Дафина тем временем душила их и мучила по ночам, садясь на их толстые крестьянские животы или наступая на горло, и сеяла сердечную боль, оспу и лихорадку. Как-то в холодную ночь, когда пошел первый снег, одна беременная женщина увидела ее перед своим хлевом в облике белой коровы и тут же свалилась замертво.

Только Аранджел Исакович, приехавший в эти тревожные дни в своем рыдване на могилу, чтобы дать распоряжение построить над ней деревянный голубец и развесить привезенные им иконы, только он еще хранил воспоминание о необычайной красоте Дафины, о каждом мягком изгибе, каждой ямочке на ее пышном белом теле. Для всех же прочих она стала белым призраком.

Появление призрака, с которым уже почти все повстречались, было лишь еще одной бедой в череде несчастий, постигших село с тех пор, как Вук Исакович с лучшими людьми ушел на войну. У звонницы уже больше не сходились на молитву. Снохи маялись. Свекры совсем одурели от возни и борьбы ночью по клетям. Бабы, выходя по утрам на гору за село, к колодцу, в ужасе рассказывали друг другу о том, что творится у них дома, крестясь при этом все быстрей и быстрей.

Больше всего разговоров вызвала Стана, жена слуги Вука Исаковича Аркадия. Она поселилась с малым ребенком в хижине, где Дафина провела с мужем последнюю ночь. Стояла эта хижина неподалеку от скотного двора Исаковича в густой траве. Стана привела ее в полный порядок. Тростниковая кровля больше не протекала, жабы не заползали, щели в дверях были заткнуты лозой, а широкая постель на просторной печной лежанке многое могла выдержать.

Месяцами тоскуя по мужу, одна-одинешенька, Стана долго отбивалась от свинарей и пастухов Исаковича, которые доили овец перед ее дверью, пока как-то знойным вечером, напившись парного молока, от тоски и скуки не пустила одного из ухажеров к себе на ночь и так потрясла его своими чарами, что бедолага не удержался и разболтал друзьям, и те валом повалили к ней в хижину.

Подобно ясному уголку неба на горизонте, что еще блестит лазурью, в то время как все кругом тонет в грязи и унынии поздней осени, так и хижина Станы среди луж, болот, пней, ямин и оврагов была сущим раем.

В высокой густой траве было тихо, перед дверью желтели тыквы. Выше дома поднялась молодая шелковица. А с порога открывался широкий вид на дунайские кручи. И сама земля там издавала тепло.

Детский плач не только не отпугивал любовников от дома, но, казалось, даже приманивал их. Они шли сюда как на литию.

Но когда Стана, и прежде пугливая, вечно поднимавшая визг из-за всякого пустяка, однажды на рассвете увидала на пороге своего дома призрак и упала без памяти, Ананий пообещал ей, поскольку она была близкой подругой его дочерей, что как-нибудь ночью собственноручно вобьет в могилу Дафины терновый кол.

В ожидании тихой лунной ночи они коротали сентябрьские вечера, не зная, что на чужбине их милые и близкие, захоронив убитых, идут на зимовку.

И вот наконец, чтобы успокоить и собак и людей, Ананий собрался на могилу Дафины забивать терновый кол.

Стоя без шапки на крыльце, он, точно пес, принюхивался к наступающей ночи. Под ясным медным небом где-то на горизонте курились лиловые равнины, сливаясь с волнующимся морем камышей. Протекавшая внизу река почернела, под кручей было туманно и пасмурно, и ему казалось, что наступила уже полная темнота.

Пытаясь угадать, какова будет ночь, по шевелившимся увядшим травам он понял, что она будет ветреная, а по глазам окружавших его собак прочел, что она будет холодная. Замерло блеянье овец и понукание пастухов.

Своим замыслом Ананий поделился только со старухой, с дочерьми и женой Аркадия, которая была их ежедневной гостьей. Она до поздней ночи вместе с ними сидела на корточках у очага; женщины варили фасоль, пекли тыквы, а Стана рассказывала любовные истории, бывшие якобы не с нею, а с другими женщинами из села.

Как только взошла луна, Ананий, вооружившись топором и колом, полез через плетень.

Зацепившись курткой за ограду, он чуть было не вернулся, так напугал его необычный вид луга, леса и крутой горы. Женщины, перед тем гадавшие на бобах, пустили его вперед, а потом двинулись за ним, когда он уже перелезал через плетень. Увидев, что старик за что-то зацепился и едва не упал, они испуганно взвизгнули, но он тихонько крикнул, что там никого нет, и у них отлегло от сердца.

Покуда Ананий взбирался на гору, они, пугливо перешептываясь и то и дело крестясь, шли за ним на почтительном расстоянии, стараясь избегать черных теней деревьев и кустов и держаться лунных дорожек.

Ананий же храбро шагал с топором и колом на плече, держась, наоборот, густой тени дубов и кустов, словно от кого-то прятался.