Переселение. Том 2

«Часами рассказывает, — пишет протопоп, — о жизни семейства Исаковичей, которая началась в Сербии, а закончится тут, в России. Десятилетним ребенком он беззаботно жил под Цером. В пятнадцать лет — в Белграде. А в двадцать четыре года видел, как горят Црна-Бара и Цер. Как земляки уходили в Срем. Как из Срема он двинулся на войну, которая увела его в далекий Пьемонт и Голландию. В то время ему исполнилось тридцать.

Исаковичи вечно кочевали. Никогда не были счастливы. Весну, лето, осень и зиму неизменно встречали в новом месте, вечно бродили в мокрых штанах, хоть раков и не ловили.

А сейчас зимние вечера тянутся так медленно…»

Протопоп не написал о том, что все жители в окрестностях Миргорода и Бахмута вскоре стали Павлу близкими, словно были его соплеменники. Русский крестьянский люд представлялся Павлу таким же, как и его махалчане. И акации были одинаковые.

У него появилось странное ощущение, словно он будет жить в России вечно.

Он был еще слишком молод, чтобы думать о смерти, но ему казалось, что до приезда в Бахмут он уже прожил одну жизнь и сейчас началась новая, причем с самого начала.

В бумагах Витковича встречается упоминание о том, что Исакович продолжал писать в Санкт-Петербургскую Военную Коллегию.

А в Санкт-Петербурге тем временем читали примерные списки генерала Хорвата де Куртича, который на бумаге уже создал один македонский и один болгарский гусарский полк, а сейчас формировал пехотный.

Зимой 1753 года в Санкт-Петербурге завели моду заглядывать в будущее. Для этого употреблялись большие хрустальные шары.

Астрологи, хироманты и свободные каменщики были в почете.

Императрица же, которую Павел так хотел увидеть, чтобы растолковать ей просьбы сербов, в ту зиму особенно веселилась. Она была полна жизни.

Елисавете Петровне, императрице всея Руси, в ту зиму исполнилось сорок четыре года, но она любила балы, заканчивавшиеся на рассвете. Она и граф Разумовский в ту зиму дали в столице несколько больших балов. Дворец, находившийся в Санкт-Петербурге поблизости от каземата, был празднично освещен. Как в зимней сказке. Без конца чередовались маскарады, фейерверки, иллюминации, давались оперные и комедийные представления, концерты. Ставились французские пьесы и итальянские фарсы.

Царица была прекрасна, как никогда.

А Исакович тем временем жил в занесенном снегом углу, без всякой надежды когда-нибудь ее увидеть.

Дочь Петра Великого была статной полногрудой женщиной с округлым красивым лицом и большими глазами. Если верить современникам, брови у нее были большие и густые. В волосах она носила бриллианты. И орден с лентой — через плечо. Под маленьким очаровательным подбородком и на руке носила обычно черную бархотку.

И хотя императрица Елисавета дала нескольким сербским офицерам аудиенцию, комедиант-случай захотел, чтобы ни один Исакович не увидел ее воочию. Павел лицезрел «императрицу» только в той глупой офицерской шутке. Он внимал каждому сказанному о ней слову, всему, что Анна и Варвара слышали от жен русских и пересказывали дома, но все сводилось лишь к тому, что у царицы красивый цвет лица и красивые ноги.

Никто не смел говорить ни о сжигавшем эту женщину сладострастии, ни о ее любовниках, ни о переодевании в мужской костюм французского мушкетера, голландского матроса, казачьего гетмана. И лишь порой шептались о том, как на балах по ее приказу мужчины облачались в женскую одежду, а женщины — в мужскую. Наиболее экстравагантной, если верить истории, была княгиня Румянцева.

Самым торжественным днем в России тех времен было восемнадцатое декабря — тезоименитство императрицы, когда стреляли из пушек. Елисавете Петровне, разумеется, и в голову не приходило ехать в Миргород, а тем более в Бахмут. Да и басня о ее приезде в Киев была специально выдумана для Исаковича.

Вместо царицы по Киеву пронесли чудотворную икону божьей матери Печерской лавры, о которой говорилось, будто ее писал собственноручно апостол Лука. Царица охотно путешествовала по России (к которой обращалась: «Россия, дорогая»), но в ту осень поездка в Киев не входила в ее программу. Расстояние от Санкт-Петербурга до Москвы она преодолевала в карете за несколько дней, но в Киеве, пока там жил Павел, она не была ни разу.

И потому у Павла не было случая опуститься перед ней на колено.