Переселение. Том 2

Такая же беда в жаркую пору года грозила землякам Исаковичей, замкнутым в своем кругу в селе. Родственные семьи часто бывали друг у друга в гостях. Собравшись по праздникам, пили вино и ракию. На косовице вокруг волновалась рожь. Входили в шалаши, чтобы утолить в прохладе жажду, и женский голос в этот миг звучал так обольстительно, а мужской взгляд мог вогнать в краску и родственницу!

У горожан позор обычно тщательно скрывали, а в деревне за него нередко расплачивались смертью. Особенно в гостях, на свадьбе, когда пляшут коло и груди так и трясутся. Но чаще такая любовь оставалась неизведанной, несбывшейся мечтой. Темная, непостижимая власть злого рока порой сталкивала вдруг родственников. Мужьям представлялся случай в своем доме или в гостях сравнить свою жену с чужой. Женам — увидеть рядом с мужем красавца родственника. Власть рока сводила в летнюю пору схизматиков и католиков под одной крышей, когда, издавая пьянящий аромат, цвела акация, и ее цвет, опадая, не остужал подобно снегу разгоряченную голову, а обволакивал шелковистым теплым покровом, под которым невозможно заснуть. И в роду Стритцеских не все семьи подряд были счастливыми. Одни были, другие — нет. Среди мужей случались лысые. Среди жен — быстро стареющие. А среди родичей попадались красивые, усатые, статные.

Варвара знала, что ее тетки и по матери и по отцу трепетали при появлении любимого родственника, как трепещут березки под дуновением весеннего ветра. Родственные души встречались, что бы там монахи ни проповедовали.

Еще хуже было в семействе Анны.

Устои православия держали ее несчастных теток в кандалах брака до самой смерти. В доме Якова Богдановича девушка должна была сидеть, как на привязи, и ждать жениха. А если подходящих женихов не оказывалось, от тоски по любви бедных женщин освобождала лишь смерть. Случалось, что и в сенаторском доме молодые жены встречали неотразимого родственника и теряли голову от любви. Дрожали от страсти и томления, а порой и гибли, катясь вниз, точно раскаленные камни, выбрасываемые вулканом.

О Варваре этого нельзя было сказать.

Странная улыбка, нежные взгляды, которые она бросала на Павла, оскорбляли мужа, но ее не в чем было упрекнуть. Варвара и не скрывала своей нежности, оставаясь при этом верной, любящей женой. В их семье никто никогда бы не увидел ничего предосудительного в ее отношениях с Павлом. Однако Павел отошел от Варвары и Петра с чувством, что надо уезжать как можно скорее.

Гораздо труднее описать то, что произошло с Павлом в доме Трифуна перед отъездом из Темишвара.

Павел Исакович должен был как офицер русской армии остерегаться, чтобы его и братьев не заподозрили в подстрекательстве своих бывших солдат к мятежу. Поэтому он и пригласил Трифуна в трактир, чтобы договориться с ним об отъезде.

Трифун пришел неузнаваемый. В новой униформе — наглаженный, начищенный, надушенный, с нафабренными усами. «Чувствую себя, говорит, на десять лет моложе!» И в самом деле, от прежнего пожилого человека и следа не осталось.

Он все время потягивался: не выспался, мол.

Махалчанку ни Петр, ни Юрат еще ни разу не видели, а сенаторские дочки и не желали видеть.

Вернее, Юрат видел мельком в Темишваре, когда ее допрашивали профосы. Трифун, рассказывал он, грозился тогда убить каждого, кто поднимет на нее руку. По словам Юрата, она действительно красива, молода, стройна, смуглолица, а уж бедрами так покачивает, что невозможно забыть!

— Смотри у меня! — прикрикнула на него Анна.

Решено было, что Павел от имени всего семейства предложит Трифуну перед отъездом выдать ее за какого-нибудь порядочного молодого махалчанина. Иначе она может нарушить все планы их переселения в Россию. Комендатура разыскивает ее как жену убийцы, а митрополия заинтересовалась Трифуном как безбожником, который при живой жене живет у себя в доме с другой женщиной.

Головастый, огромный Трифун, конечно, не походил на мышь в мышеловке, но бедняга явно сник, когда вошел в номер к Павлу и увидел, что все его ждут. Услышав про митрополию, он выругался и заявил:

— Диву даюсь, откуда им в митрополии уже все известно? Когда только успели? Но пока я жив, в лапы судье ее не отдам!

Повернувшись к Анне и Варваре в надежде тронуть их сердца, он принялся уверять, что Джинджа Зекович доводится им родственницей, а родичей следует защищать. Анна спросила, кем же она им доводится, но Юрат, прежде чем бедняга Трифун успел открыть рот, крикнул:

— Эх, Анка, милая! Неужто не знаешь? Ее бабушки внучатая коза нашей свекровиной курице племянницей приходится! Эх, Трифун!

Однако Трифун, серьезно поглядев на брата, сказал, что негоже насмехаться над бедняжкой. Привел он ее к себе в дом, чтобы спасти от ареста. Тогда Анна накинулась на Трифуна: он-де на старости лет при живой жене и матери шестерых детей привел в дом любовницу. Трифун поднялся, поклонился Анне и сказал: