Переселение. Том 2

Постояв какое-то время у могилы, Павел сел на скамейку, вытянул ноги и закрыл глаза. Он чувствовал, как ветерок с Дуная гладит его волосы и лицо. Потом он рассказывал братьям, что эти минуты у могилы жены были для него самыми сладостными в жизни.

Он содрогался, думая о том, какое должно быть сейчас тело его молодой жены, но это не мешало ему мысленно обнимать и целовать ее еще с большим жаром, чем при жизни. Представив себе труп жены, а повидал он в жизни множество трупов — Павел на мгновенье в ужасе вытаращил глаза, но тут же успокоился. Всё в мире — суета сует, всё — тлен, всё преходяще, как и это лето, что минет с его отъездом в Россию. В том году, будучи все время в дороге, Павел особенно чувствовал поступь лета: на скошенных нивах, кровлях Варадина; на кладбище; во всем Среме; на себе самом; во всех странах и государствах.

В родных местах лето было еще жарким, но с Дуная уже тянуло свежим осенним ветерком. Смерть жены соединилась в его сознании с быстротечностью всего сущего, всего, что составляло его жизнь. Темишвар, Сирмийский гусарский полк, земля, дом — он все оставляет, и провожает его, гладя по волосам и лицу, лишь мертвая жена. У братьев есть дети, братья могут тешить себя тем, что дети продолжат их жизнь и таким образом она будет тянуться вечно. Он же так не мог думать, ему казалось: все, что с ним происходит, происходит во сне. И все же из Варадина Павел уехал без грусти. Напротив, он увез оттуда песни — парни как раз ввели в обычай водить хороводы в лунные летние ночи. И услышанные мелодии неизменно приходили ему в голову, когда он вспоминал о жене.

И это было прекрасно.

Из найденных после смерти лейтенанта Исака Исаковича бумаг видно, что Павел вернулся в Вену из своей поездки по Срему и Посавью семнадцатого сентября 1752 года. В день святого Франи. По православному календарю это был день великомученика Вавилы.

Слава богу, что и по одному, и по другому календарю это была пятница.

Таким образом, мы знаем, когда это произошло.

На этот раз обошлось без всяких дорожных происшествий.

В Леобене ему показали чудо: божью матерь, которая один раз в году проливает слезы. Ее лицо из белого фаянса понравилось Павлу, как и надетый на голову венок из лилий. Ее черные глаза немо смотрели на него. От всего ее облика веяло святостью, которую он воспринял всей душой.

И тут в Леобене, в трактире, где он ночевал, Павел слушал часы с кукушкой, которые во мраке отсчитывали время, и думал о его быстротечности и о том, что кукушка эта будет куковать часы и тогда, когда он уедет из Леобена, и тогда, когда его уже не будет на свете.

Дороги в Австрии в ту пору были хорошие, и ехал он быстро; багаж проверяли лишь в Леобене. Но ответы на вопросы, куда и зачем он едет, и здесь занесли в почтовую книгу.

И только перед самым отъездом из Леобена Павлу довелось увидеть на базарной площади нечто такое, что запомнилось ему на всю жизнь. Вешали вора. Подмастерье портного. Несчастный воровал сукно. Хилый паренек отбивался и кричал так отчаянно, что, несмотря на грохот барабанов и женский визг, его голос звенел в ушах. Толпа запрудила площадь, изо всех окон торчали головы. По обычаю того времени, чтобы скорей свернуть шею повешенному, палач, точно обезьяна, прыгнул ему на спину и раскачивался на нем, будто звонил в большой немой колокол.

Павел был счастлив покинуть Леобен. Но до самой Вены он уже ничего не видел, хотя глаза его и были открыты. И только бормотал и бурчал что-то себе под нос, разговаривая сам с собой.

Путешествие тем временем близилось к концу и становилось по мере приближения к Вене приятным. Когда они спустились в утопающую в садах долину и миновали Венский лес, Павел увидел наконец пестрый ковер цветов, виноградники и сады с красно-белыми домиками и гнездами аистов на крышах.

Выросший в нужде, непрекращающихся бедах и войнах, в дикости, Павел Исакович понимал, что в царящих в его краю невежестве, грубости и неграмотности ничего хорошего нет, что в просвещенной стране жизнь лучше, хотя и там многое неладно, глупо и отвратительно.

При въезде в город его задержали, но тут же отпустили.

Бумаги с большими свисавшими печатями были в порядке.

Внезапно при въезде в Вену налетел дождик. И когда Павел выходил у трактира «Золотая гора», с кареты еще капало.

Трактирные слуги, приставившие было к запяткам кареты лестницу, чтобы снять с крыши багаж капитана, услыхали, что никакого багажа нет. У Исаковича была лишь кожаная сумка, которую ему купил Агагияниян.

Поскольку господин капитан приехал без предупреждения, сказали ему, и его не ждали, а постояльцев в трактире много и свободных номеров нет, ему придется немного подождать — скоро освободится небольшая комната в конце галереи, над воротами. А пока ему пригласят парикмахера.

Трактирный двор, выложенный булыжником, напоминал пологую, спускавшуюся к сточным канавкам, перевернутую пирамиду. Несколько часов Павел провел в просторной кухне, служившей одновременно и столовой, куда вела лестница с железными перилами. Потом ему отвели уютную, обставленную на французский манер комнатку над воротами.