Переселение. Том 2

Павел пригнулся, чтобы не удариться головой о притолоку.

Отворивший калитку гусар сказал, что его ждут. Павлу случайно бросилась в глаза рука гусара — волосатая, огромная, хищная, узловатая. «Рука убийцы», — подумал он.

Запомнилась и физиономия — толстомордая, с оттопыренными ушами, маленькими черными, поросячьими глазками и обрюзгшими жирными щеками. Гусар был гораздо ниже Павла, и он обратил внимание на его голую, покрытую струпьями голову.

Другой гусар встретил Павла в дверях дома и повел его наверх по роскошной деревянной лестнице. Исакович вспомнил, что о Божиче говорят как об одном из самых богатых сербских офицеров.

В доме царили полумрак и приятная прохлада.

Гусар проводил его на второй этаж в просторную комнату, почти залу. Она была освещена лишь одним канделябром с пятью свечами, железный балкон выходил в сад, оттуда доносился запах цветов.

Капитана попросили присесть и подождать. Предложили стул, обитый шелком с вышитыми розами, на которые и надо было сесть. Таких стульев он еще никогда не видел. Павел заметил еще, что ножки у них были изогнутые.

Все это показалось ему непонятным, глупым и никчемным.

И уж слишком церемонным. Так его нигде не принимали, разве что у Энгельсгофена. И Павел подумал, что Божич совсем откололся от своего народа.

Хотя Исаковичи, подобно другим своим соплеменникам, тоже покупали в Темишваре венскую мебель, однако на обстановку в доме Божича Павел поглядывал с презрением. Все тут было какое-то кривоногое. На столе с четырьмя чубуками стояла ваза с цветами, таких ваз Павел тоже никогда не видел. В углу красовался мраморный камин с серебряными решетками. Но больше всего поражала стена, обитая кожей с тиснеными птицами, фруктами и цветами, инкрустированными перламутром.

Капитан Исакович нахмурился.

Их домишки в Хртковицах, в Среме смотрели в лес, над очагом висел медный котел, а в окна его дома в Темишваре заглядывали кусты дикого орешника, выходили они к конюшне.

Правда, жены, сенаторские дочери, заставляли их ночевать в комнатах, но Исаковичи при первой же возможности спали под открытым небом, под навесом, на лежанке или колоде.

Юрат обычно говорил, что когда он спит с женой, ему снится, будто он задыхается в перьях.

Гусар оставил Павла сидеть в венской гостиной и ждать хозяев.

Комнаты в доме располагались анфиладой. Когда наконец двери отворились, Павел увидел не Божича, а церемонно вплывающую Евдокию.

Она была очень хороша в черном шуршащем шелковом кринолине с желтым поясом и открытой грудью, еще краше, чем шесть недель тому назад. Ее большие глаза лихорадочно блестели.

Павел внезапно почувствовал нежность к этой женщине, ему захотелось ее обнять.

Ведь она его жена!

Но она вырвалась, язвительно заметив: вероятно, капитану известно, что в доме она не одна. Божич в школе верховой езды графа Парри, неподалеку отсюда, и каждую минуту может вернуться. Пусть капитан сядет и объяснит, почему он уехал из Вены не простившись и почему вдруг опять здесь появился. Где он был и почему не дал о себе знать, если не ради нее, то хотя бы ради приличия. В чужом доме она случайно узнает о его отъезде, а потом и о возвращении.

— Я искала вас в трактире, — добавила она тише. — У вас манеры кучера.

Все было испорчено.

Исакович обиженно заметил, что от него мало что зависит.

Он солдат, а приказ есть приказ, никто у него не спрашивает, хочет он ехать или нет и когда думает возвращаться. А раз так, то не лучше ли бежать без оглядки. Зачем казниться, если ничего изменить нельзя?

В его семье, отозвалась на это Евдокия, должно быть, странные понятия о любви и женщине. Видимо, капитан, как ей говорила Фемка, привык лишь к романам с горничными.

Евдокия сказала: «К кухарочьей любви!»

Исакович вспылил, но, овладев собой, с грустью пояснил, что ездил он по делам военного свойства. Был в Митровице. Потом в Граце. И при всем желании отложить поездку не мог.

— Я слышал, что Божича освободили и он вернулся домой. Потому и не хотел мешать семейному счастью и радости.

— Я поехала бы с тобой, пусть даже и по служебным делам, если бы ты дал мне знать, когда едешь. Я с радостью провела бы день-другой в Граце, хотя никогда там не была и не собиралась быть. Тем более, что в Вуковаре у меня живет тетка, госпожа Ракич. Я так надеялась, что это лето станет самым прекрасным во всей моей жизни, а ты превратил его в ад, в бессонные ночи и позор. Теперь я знаю, что значит обмануться в своих надеждах.

И она язвительно добавила:

— А все-таки я добилась в Визельбурге того, чего хотела!

Исакович, пытаясь ее образумить, сказал, что ездил секретно.

Но она лишь зло заметила, что многие офицеры ездят секретно и это не мешает любимым их сопровождать. Она бы тоже поехала секретно.

Тут Исаковичу почему-то взбрело в голову сказать, что послали его неожиданно, расходы предстояли большие. А он, откровенно говоря, в ту пору был не при деньгах. Не имел даже времени толком собраться.

Но и на это г-жа Божич сердито возразила:

— Нельзя таить подобные вещи от тех, кого связывают узы любви. Я с удовольствием пополнила бы ваш кошелек, капитан!

Исакович вскочил: