Переселенцы

Для Маши разлука эта была еще тягостнее; каждый член семейства прощался с ней с одною и жалел о ней одной; ей приходилось жалеть каждого из них: ей приходилось прощаться с несколькими человеками, к которым она привыкла и привязалась. Проводы происходили в тот же вечер, как Андрей выслушал волю помещицы. Прощаясь в мазанке с детьми и хозяевами, Маша вполне владела собою, но подойдя к воротам, куда вся семья вышла провожать ее, она не в силах была победить тоску и заплакала. Андрей, которого доброе и честное лицо сохраняло во все время задумчивое выражение, поспешно отошел к ближайшему навесу двора.

– Маша, подь-ка сюда… одна поди: надо переговорить, есть дело такое, – произнес он, делая знаки головою.

Маша передала узелок свой одному из ребятишек, отерла слезы и пошла к навесу.

– Вот что. Маша, – сказал Андрей, отводя девушку почти к задним воротам и понижая голос, – слышь, ту муку, которую я вперед дал твоей матери, ты, слышь, ничего об этом не сомневайся: мы теперь не нуждаемся, хлеба вдостачу… Вишь, какое сотворил господь рожденье! – промолвил он, кивая на две огромные скирды ржи, которые заслоняли ригу. – Так и матери скажи, ни в чем этом чтоб она не сомневалась… Да вот что, коли случай такой выйдет… надобность у вас встренется… ну, там мучицы ли, крупицы ли потребуется, скажи ей, мне бы только словцо замолвила – мы этим, скажи, обижаться не станем.

– Благодарствуй, дядюшка Андрей… господь…

– Ну, что там! Самое это выйдет для нас пустяшное дело, – перебил мужик, направляясь с бывшей своей работницей к жене и детям.

Началось опять прощанье. Хотя слова Андрея по-настоящему должны были бы обнадеживать девушку и совершенно успокоить ее касательно стеснений ее семейства, но слезы ее продолжали литься и оставляли следы на щеках бывших ее хозяев, с которыми она целовалась. Они готовились уже выйти на улицу, как вдруг Прасковья торопливо вернулась во двор; она, точно, забыла в мазанке какой-то предмет, в котором встретилась теперь самая крайняя надобность. Секунду спустя из низеньких дверей надворных сеней показалось лицо ее.

– Маша, Маша! – крикнула она с озабоченным видом. Маша, завладевшая узелком своим, снова передала его мальчику и пошла к хозяйке.

– Ты, Маша, смотри, заходи к нам, почаще заходи, и матери скажи, чтоб заходила, – вымолвила Прасковья, увлекая девушку в дальний угол, как будто все сказанное ею и то, что впереди предстояло, требовало величайшей тайны, – она как последний раз к нам приходила, Катерина-то, оченно сокрушалась насчет пряжи, – подхватила хозяйка Андрея, – так скажи ей, касатушка, льном, скажи, теперь раздобылись… Пущай придет, возьмет. Ну, вот также, коли потребуется донец и веретена – у нас все это есть; скажи либо сама зайди; либо ее пришли, касатушка… Дело наше такое соседское, в чем я ей послужу, в чем она мне.

– Спасибо, тетушка Прасковья, век, кажись, должны мы тебя помнить, – вымолвила Маша, стирая ладонью слезы.

– Так-то, родная! Ну, господь с тобою! Смотри же, скажи обо всем матери-то… Да сама-то, смотри, заходи к нам.

Прасковья и ребятишки проводили Машу за околицу; тут они простились еще раз, наказали девушке заглядывать к ним почаще и оставили ее одну на дороге к степной мазанке.