Переселенцы

Я пошел в комнату станционного домика. Первая особенность при этом была та, что не лебезил предо мною подрядчик лошадей, не кланялся униженно станционный писарь. Эти две непременные личности каждой почтовой станции здесь как-то не лезли в глаза из-за подачи на водочку. В комнате тепло и чисто; два большие, широкие дивана по стенам, круглый стол, покрытый клеенкою, часы в долговязом футляре, зеркало, портрет, правила почтового ведомства, — словом точно такая же обстановка, как и на сорока пяти проеханных доселе станциях. Я подошел к печке и начал греть руки, прикладывая их к теплым кирпичам. Потом прошелся взад и вперед несколько раз, посмотрел в окно, но мороз такими узорами загрунтовал стекла, что сквозь них ничего нельзя было видеть. На столе лежала книга для вписывания жалоб. Я, от нечего делать, развернул ее; на первой странице было написано: «Ямщики на этой станции все необразованные невежи: наделали мне дерзостей; жалуюсь на это почтовому начальству. Мария — дочь генерала Золотова». Против жалобы отмечено: «Претензию оставить без последствий». Остальные листы книги были белые. Снова подошел я к окну, подышал на стекло и сквозь оттаявшее пятно увидел, что уж закладывают в возок последнюю лошадь. Скоро повернулись зыряне. Я натянул шубу, нахлобучил шапку и вышел.

Абрам вел разговор с рыжим, толстеньким, приземистым зырянином, взгромоздившимся, по обязанности ямщика, на козлы возка.

— Ну, а ложка — как? — спрашивал Абрам.

— Пань! — отвечал зырянин.

— А как — хлеб?

— Нянь.

— Какой, право, диковинный язык! Все слова на одну колодку смахивают.

— Ну, а как сказать: «Дай мне воды и хлеба»? — продолжал любопытствовать Абрам.

— Вай мэным ва и нянь, — отвечал ямщик.

Абрам повторил.

— А ведь просто, право — просто; научусь по-зырянски, приеду домой и буду говорить.

— С кем же ты будешь говорить, коли у нас не знают по-зырянски? — спросил я.

— В том-то и штука-то… Удивляться станут: по-иностранному, скажут, знает, уваженья больше будет.

Проехали еще несколько зырянских станций; на каждой из них давали нам очень аккуратно и проворно лошадей, везли хорошо и скоро. На каждой Абрам беседовал об охоте, ружьях и стрельбе. Чем ближе подбирались мы к Усть-Сысольску, тем больше впрягали лошадей в наш возок, пристегивая их как попало, где по две в ряд, где гуськом, одна за одной. С последней повезли на восьми, с двумя вершниками.

В Усть-Сысольск приехали мы ночью. Возок подкатил к большому довольно красивому дому.

— Куда ты нас привез? — спросил я ямщика.

— К Назар Иван.

— К какому Назар Иван?

— К Назар Иван Сбоев.

— Кто такой Назар Иван Сбоев?

— Хозяин станцы.

Вероятно колокольчик наш был услышан, потому что в доме зашевелились, послышался скрип шагов, стук запора, наконец отворились ворота и кто-то прокричал: «Въезжайте»!

Я выбрался из возка и взошел в чистые, опрятные комнаты, чересчур роскошные для станции. Едва я успел пообогреться и спросить самовар, как явился Назар Иванович Забоев, хозяин дома и содержатель станции. Это был мужчина среднего роста, лет сорока пяти, плотно сложенный, чернобородый, с правильными резкими чертами, подходящими более к жидовскому типу, нежели зырянскому. Он пощелкивал кедровые орешки, скорлупу от которых чрезвычайно ловко выплевывал в кулак.

— Купец Забоев, здешний; просим познакомиться, — проговорил он частоговоркой и, откашливаясь, как будто у него першило в горле.

— Очень рад, Назар Иванович; прошу не оставить вашим вниманием; не стеснил ли я вас своим приездом: это, кажется, ваши домашние комнаты?

— Да, мы здесь живем, и приезжающие останавливаются, потому — станция… содержу; а вы писали… для вас квартира нанята.

Действительно, недели за две до отъезда моего в Усть-Сысольск я писал к господину, под начальством которого обрекла меня судьба служить, о приискании квартиры и потому очень обрадовался, услышавши от Забоева, что просьба моя была исполнена. Подали самовар.

— Не угодно ли чайку напиться вместе? — предложил я Забоеву.

— Нет; былое дело, благодарим; да и поздненько, на боковую пора; спокойной ночи-с!

Забоев откланялся; я принялся за самовар. Явился Абрам.

— Что, Абрам?

— Ничего; все выносили. Вы слышали, квартира нанята?

— Забоев сказывал; а ты как узнал?

— Да работник его сказывал; здесь приезжий-то на диво, так все про него знают.

— Не расспрашивал — хороша ли?

— Хорошая, говорит, только внизу; хозяйка Дьяковой прозывается; такая, сказывают, хлоп баба, что на поди!

На другой день отправились мы с Абрамом осматривать квартиру.

Город погружен был в сугробы снега; но чистенькие домики, правильные и широкие улицы, высокая местность, произвели на меня приятное впечатление. Пройдя вдоль главной улицы, мы повернули к собору и вышли на берег. Здесь нам указали дом чиновника Дьякова, серенькое двухэтажное здание. Мы поднялись наверх и взошли в прихожую; звонка не было, двери не заперты: в Усть-Сысольске жили по простоте, нараспашку.

Нас встретила хозяйка, женщина лет под пятьдесят, но чрезвычайно свежо сохранившаяся; заметно было, что в свою молодость она принадлежала к весьма красивым особам.