Переселенцы

– А может, и видел, гора с горой не сходится, а человек с человеком завсегда может! Мир, он хоть и велик, а тесен! Постой, уж не прядеинский ли ты Шихов… забыл, как звать-то… А я – из Харловой! Может, припоминаешь Степку Кочурина, дак вот он я! А ты здорово изменился, служивый!

– Как не измениться? Пятнадцать лет отдубасил, теперь вот домой иду, вчистую списали, видишь – нога-то деревянная… Не годен стал к военной службе. Да ведь и работник-то я теперь никуда не гожий…

– Не кручинься, служивый, в деревне всякому дело найдется! До дому, значит, добираешься? Не был еще в своей деревне?

– Нет, не был! Только вчера вечером в слободу прибыл, сейчас подводу ищу – ехать в Прядеину. Кабы обе свои ноги были, я уж подбегал бы к родной-то деревне, а на казенной-то ноге далеко не ускачешь…

– Это уж так… Ну иди, служивый, отдыхай пока где нито в холодке, пока я мясо не продам: не везти же мне его обратно, и так уже третьи сутки пошли – еще в дороге протухнет! А деньги нужны – во как! – мужик чиркнул ребром ладони по жилистой шее. – В волосте подать требуют, вынь да положь! А где денег возьмешь, ежели о прошлом годе недород случился, неужто я бы последнюю овечку да куричешек резал?!

Антипу не терпелось расспросить говорливого мужика о своей деревне, о родных и знакомых: раз харловский мужик его, Антипа, признал, значит, и брата Евдолая, поди, знает. А может, и мать еще жива?

Тут к мужику подошли покупатели, и Антип отошел в сторону. Усевшись в тени за стеной какой-то мелочной лавчонки, достал глиняную трубочку, набил табаком, добыл кресалом огня и закурил.

Курить табак зауралец Антип научился на военной службе, еще в Турецкую кампанию. Теперь, глядя на дымок из трубки, он горестно размышлял: «Не красно, видать, житье в деревне, коли до такой бедности народ дошел… Где это видано, чтобы человек под Троицу овцу стал колоть?! Держал ее на подножном корме, так по осени и мясо, и приплод был бы. Видно, дошел мужик до крайности – и подать заплатить нечем…».

Опираясь о стенку лавчонки, он встал, выколотил пепел из трубки, сунул ее в карман и пошел глядеть, как идет торговля у его нового знакомца.

Тот препирался с покупателем:

– Ты православный али басурманин какой?! Креста на тебе нету… Да это же грабеж средь бела дня – такую цену давать, такой цены я и не слыхивал!

– Не слыхивал, дак слушай, какую я тебе сказал, и ни полушкой больше! – детина с подстриженной бородкой, в кумачовой рубахе и в жилете – видать, приказчик – нагло-плутовским взглядом разглядывал продавца. – Ну-с, дело хозяйское! Только завтра товаришко твой и собаки жрать не станут. Мяса-то вон везут – пруд пруди, ледники все свежатиной забиты. А я бы сегодня у тебя все оптом купил!

– Ну дак прибавь хоть на бедность-то мою сколь-нибудь!

– Сказано – нет! Смотри, проквасишь мясо-то, да сам и выбросишь!

– Ну, будь по-твоему! Бери уж… Задарма, считай…

Приказчик, отдав деньги, насмешливо-издевательски поклонился:

– До свиданьица! Деньги будут – милости прошу заходить в наше заведение! Наш «Магнит» кого хочешь манит!

Мужик смачно плюнул, сунул под картуз деньги и зло поглядел вслед приказчику белесыми глазами:

– Дак вот ты для кого старался, собачий сын! Ну, черт с тобой, подавись! Хотел косушку опрокинуть, да денег-то уж шибко мало… А – была не была! Все равно Наталья ругаться зачнет, что на подать не наторговал… Пойти с горя шкалик взять?! Эй, служивый, пойдем в трахтир, посидим маленько, а вечером по холодку домой покатим!

– Постой, – удивился Антип, – а лошадь твоя где?

– Лошадь-то? А че ей тут на такой жарище стоять – на фатере она, под крышей, и корм у ее есть. У меня тут в слободе хозяин знакомый живет…

– А мясо-то продажное ты на себе, что ли, принес?

– На лошаде привез, а потом хозяйский сынишка лошадь-то домой отвел. Я, брат, ее берегу, жалею, одна она у меня в житье, и в годах уж, так что я езжу шагом да потихоньку – хоть тверезый, хоть «под мухой» – ты уж, служивый, не обессудь! Пошли, может, в трахтире и еще кого-нибудь из ваших прядеинцев найдем…

В трактире Степан заказал щей и каши себе и Антипу, выпили по стакашку вина за прибытие солдата в родные места.

– Ну, уж раз ты признал меня, Степан, своим земляком, – сказал Антип, когда они покончили со щами из квашеной капусты и кашей, – давай рассказывай все по порядку, что в Прядеиной было за пятнадцать-то лет, кто умер, кто когда женился-крестился…

– Пятнадцать лет, говоришь, дома не был? Да… немало, значит, воды в нашей Кирге утекло…

– Вот ты, Степа, мне и расскажи про наших-то, как они? Живы-здоровы?

– Вот доберешься до Прядеиной – тебе, как есть, все обскажут… А я ниче не знаю, я ведь харловский, за семь верст живу от вашей деревни, где мне про всех-то знать?

«Что-то он недоговаривает, землячок-то мой», – мелькнула у Антипа тревожная мысль. Но вслух он сказал:

– Ну далеко ли, Степушка, семь-то верст? Помню, раньше вы, харловские, все время ездили к нам в Прядеину – на мельницу к Обухову Северьяну…

– Давно сгорела обуховская-то мельница…

– Как же теперь в деревне – мельницы нет, что ли?