Перешагни бездну

Путь в здешних горах не слишком утомителен. Но все же ехать весь день без привалов нелегко. Бадма держался впереди с на­чальником охраны и лишь изредка поворачивался, чтобы взгля­нуть на эмира. После бессонной ночи Сеид Алимхан выглядел да­же бодрее, чем обычно. Его одутловатое мучнистое лицо оживи­лось чем-то вроде румянца, а черные глаза поблескивали, и в них читался неподдельный интерес. Вот что делает свежий воздух Пянджшира! Нет, эмир отличный всадник, природный кавалерист. И если бы не лень, распущенность, вряд ли он заслужил прене­брежительные отзывы, которые часто приходилось слышать Бадме еще задолго до того, как он приехал в Кала-и-Фатту.

Или постоянные ссылки на нездоровье и недомогание напуск­ное? Ежедневно, ежечасно Бадме приходилось слышать от самого эмира: «Работать... не могу... думать не могу... От бумаги сон... зевота. Сухотка в позвонках, наверное, есть. Разум мой... сон». Эмир прерывал курыныш — аудиенщш, прикладывал ладонь ко лру и стонущим голосом ныл: «Головка болит». Это служило зна­ком Начальнику Дверей, и тогда тот спешил выпроводить посети­телей, сколь бы важны они ни были: «Курыныш откладывается!» Особенно часто у эмира начинала «болеть головка», когда к нему являлся чиновник местного правительства или посланец из Пешавера. Бадме тогда приходилось слышать раздраженные замечания: «Да он раскис, ваш эмир. На что он способен?»

Но разве размазня, окончательно разленившийся человек по­гнал бы с гиканьем коня по песчаной отмели, открыл бы стрельбу прямо с седла по стаду джейранов, и притом меткую стрельбу.

—  Осторожность! — вдруг вслух сказал  Бадма,  и  трясшийся на смирном коне Начальник Дверей с недоумением глянул на него.

Уже совсем поздно эскорт эмира с шумом, возгласами, кон­ским ржаньем въехал в горное таджикское селение, где-то на границе Пянджшира и Кух-и-Дамана. При буйно плещущемся огне костров и факелов Сеид Алимхан ловко соскочил с коня и быстро пошел к лестнице в михманхану. Он нисколько не походил на утомленного многочасовой скачкой по долинам и перевалам путешественника.

И еще бросалось в глаза одно обстоятельство. Про Сеида Алимхана и враги и друзья говорили: «Он и тени своей боится». Но в пути эмир не прятался за спины своих стражников и порой опрометчиво рвался вперед. Да и сейчас, когда тьма окутывала скалы и перевальные тропы, полные подозрительных теней, он въехал в селение без предосторожностей. А ведь за низкими ка­менными заборами могли прятаться недруги.

Из высоких ворот выбежали какие-то чалмоносцы. Оживленно размахивали руками и кричали:

—  Индус уехал со своими по северной тропе.

Послышался сдавленный голос Алимхана:

—  Проклятье!

Раздвигая толпящихся во дворе и на лестнице вооруженных людей в халатах и лисьих шапках, эмир решительно поднялся на балахану и вошел в помещение.

Бадма не знал, куда они приехали. Его больше интересовало удивительное превращение, происшедшее с «разжиревшим сусли­ком», каким характеризовали все Сеида Алимхана.

И когда из темноты вдруг выдвинулся и приветствовал их поч­тительным мусульманским приветствием Сахиб Джелял, тибетский доктор показал глазами на балахану и предостерег:

—  С ним придется еще считаться.

—  Ваше лечение сказывается,— усмехнулся Сахиб Джелял.— О, энергия еще понадобится их высочеству.

Утром Шоу поднял страшный шум. Наивную хитрость Алимха­на с чирьем он раскусил сразу же. Едва ему сказали о болезни эми­ра и отмене охоты, он вскочил на коня и со своей охраной помчался в горы искать лагерь Ибрагимбека. Шоу решил во что бы то не стало опередить эмира.

ВСТРЕЧА НА OXOTЕ

                                              Совести у него на грош. Но для чего ему этот грош,

                                              если можно его обменять на золото?

                                                                   Фараби

                                               Вражда меж двух людей — огонь, а зло­вредный

                                              сплетник уподобляется подносчи­ку хвороста.

                                                                      Ахикар

В поясном поклоне ловчий снял с руки Сеида Алимхана охот­ничьего ястреба и, пятясь, отступил по траве на два шага.

—  Иди, Сагдулла!.. Ловчая птица... зверя... хватает хорошо... Дай порезвиться... посмотрим...

—  О, ваше высочество, взлетит он, подобный славе вашей, гос­подин.

Беркут захлопал сильными крыльями и заклокотал, вроде по­нял. Сагдулла сорвал красный с бубенчиками колпачок с головы птицы, вскочил в седло и гикнул. Из-под копыт брызнули комья зеленого дерна, и всадник кинулся карьером поперек прибрежной луговины.

—  Занятия для эмиров! — заметил  индус в малиновой  чалме.— Исламскими хадисами охота с ловчими птицами дозволена, если не ошибаюсь...

—  Ошибки нет... можно... поощряется...

Самодовольная усмешка вздернула губы Сеида Алимхана. Он проследил за быстро удаляющейся фигурой всадника и перевел взгляд на верблюжий горб холма, где в знойной мари маячили охотники его свиты. Густо-синяя небесная твердь прижималась к пустынной долине, к серо-желтым бокам Гиндукуша, в ущель­ях которого темными пятнами прятались плоскокрышие селения пянджширцев.