Перешагни бездну

Странный разговор этот происходил на колючем от щебня бе­регу гремящего потока. Сахиб Джелял и доктор Бадма разгова­ривали не слезая с коней. Поодаль топтались горцы-проводники и мергены. Согласно установившимся охотничьим колониальным порядкам ни Бадма, ни Сахиб Джелял сами при себе охотничьих ружей не имели. Пешие горцы, расторопные и быстрые, несли за охотниками их двустволки, карабины, патронташи. Смуглые, креп­кие, в лохмотьях, мастуджцы страстно любили всякое оружие, и для них истым наслаждением было хоть часок подержать в ладо­нях и ощутить холодок вороненой стали стволов прекрасных изде­лии оружейников Слгрингфильда и Льежа.

Сам тибетский доктор Бадма не слыл охотником. Больше того, никто не мог утверждать, что он вообще когда бы то ни было занимался охотой. Доктор Бадма исповедовал, и при «том доста­точно рьяно, учение великого Сиддхартхы, известного под именем Будды, которое запрещает своим последователям вообще убивать живых тварей. Что касается Сахиба Джеляла, монументального, малоподвижного и, скажем, неповоротливого по виду, то никто не мог представить его карабкающимся по головоломным скалам с тяжелым винчестером в холеных, нежных руках с накрашенными по-женски хной длинными изящными ногтями. Да и вообще Сахиб Джелял не проявлял интереса ни к охоте, ни к охотничьим тро­феям, если не считать случаев, когда не без удовольствия ел шаш­лык из горного молоденького козленка или подернутую золотистым жирком похлебку из горной куропатки.

Но мало ли что. Бывают обстоятельства, которые кого угодно собьют с толку и потянут в самое адское пекло и даже фанатика непротивления и доброты Бадму вынудят лазить по горам и брать на мушку муфлонов и архаров. А Сахибу Джелялу скучно и тоск­ливо сделалось в сырой, пропахшей дымом и кизяком хижине, где он жил в одиночестве немало уже дней, с тех пор как по повеле­нию новой эмирши Резван-ханум выехал вперед в Мастудж. Он приказал заседлать своего гигантского жеребца Джиранкуша, уз­нав о приезде доктора Бадмы, и поехал по горным козьим тропин­кам ему навстречу.

Ни доктор Бадма, ни Сахиб Джелял ничего так и не подстре­лили, хотя сопровождавшие их проводники могли поклясться всеми добрыми и злыми джиннами, что и тот и другой преотлично умеюг обращаться с огнестрельным оружием. И Бадма и Сахиб Джелял ловко и умело держали ружье, превосходно, с профессиональным умением прикладывались, целились, но почему-то не попадали в дичь. И главное — брызги мелких осколков выбивались из валу­нов и скал вроде у самых ног преследуемого животного, а пуля все равно улетала рикошетом в пространство.

Старый одноглазый мерген помалкивал. Два дня во время охо­ты он рта не раскрывал и все же под конец не удержался и спро­сил у Сахиба Джеляла:

—  Зачем ты не попадаешь? Язычник доктор не попадает? Стре­лять умеете, а не попадаете? Дичь пугаете!

Старый мерген обижался. Так уж он старательно наводил охот­ников на след, а они нарочно мазали. Ему, мергену, приходилось сопровождать на охоту гостившего с осени в Мастудже вождя вождей. Вот уж тот охотился с азартом, стрелял со старанием. Мерген обижался еще потому, что Сахиб Джелял невнимательно слушал про охотничьи подвиги Пир Карам-шаха.

—  Эге,   да ты разговорчив!    Ты мерген,    и твое дело пули и дичь. А охотники пусть стреляют, и не твое дело, хорошие или плохие они. Язык хорош, когда он служит для дела,  а  не для болтовни.  И ты  сделаешь хорошо, если  поменьше  бу-дешь  бить языком о нашей охоте. Ты знаешь, что Белая Змея  молчалива.

Упоминание Белой Змеи никому из горцев не приходилось по нутру. Мерген прятал обиду и умолкал.

Судя по рассказу мергена, вождь вождей, сам господин Пир Карам-шах, тоже почти не имел охотничьих трофеев. Но не по­тому, что не хотел. Он нервничал. Всё складывалось неблагоприят­но. В долинах главные дороги с юга размокли под лучами весен­него солнца и пришли в непроезжее состояние. Горцы не желали работать, и их приходилось выгонять с полей и из садов прикла­дами. Носильщики падали от истощения на переправах и пере­валах. Главный груз — полевые артиллерийские орудия со всем необходимым боевым комплектом — находился где-то в шести днях пути от Мастуджа. А еще предстояло преодолеть наиболее труд­ные, малодоступные перевалы. Снег на горах не стаял. Народ раз­бегался, не желая отбывать трудовую повинность.

Долговязый царь Мастуджа ломал в земных поклонах свое нескладное тело, но не торопился вновь сгонять на дорогу своих забитых, несчастных подданных. Он все повторял: «Исполним! По­винуемся!» Он повиновался, но не исполнял.