Перешагни бездну

—  Пусть я хитрец! Но я родился в год Обезьяны. Всю жизнь я, слава богу, кувыркался среди невзгод, но помру я не от голода. Я иду кушать. Я  буду есть восхитительный, сочный, пахнущий душистыми розами плов, а вы, мудрецы, ешьте мудрость. О, как вкусна мудрость! Вах! Вах! Но плов лучше!

—  Ум не в том, чтобы раскрывать и закрывать рот... — с до­садой проговорил Мирза Джалал. — Начало благопристойности — обуздание своего языка, друг мой.

Но слова его не устрашили маленького самаркандца. Он ду­рашливо ломался;

—  Ухожу! Ухожу!

Но он не ушел, пока комиссар и хозяин курганчи, все еще спо­ря, не отправились в вихре снега, мокрые, продрогшие, в михманхану. Ишикоч шлепал кавушами по скользкой глине и,  посмеиваясь, тараторил:

—  Что есть бедность? Не называйте бедностью отсутствие иму­щества...  Бедность — это  отсутствие  пищи,  бедность — это  когда в доме нет и чайрака   муки... Да, счастье для бедняка, когда и ты, и твои дети, и мать твоих детей сыты сегодня и будут сыты завтра. О справедливость мира!

Он смеялся от души, ахая, всхлипывая, с повизгиванием, вы­криками, шлепая себя по бедрам. Так оглушительно смеются за­всегдатаи в чайханах, когда молнией вспыхивает шутка остроум­ца, суеслова и прохиндея. И сразу все любители чаепития ахают и хохочут.

Всегда мрачный Мирза Джалал рассмеялся. По-видимому, и для Ишикоча это оказалось неожиданностью. Разинув смешно рот, он почти с испугом взирал на колышущиеся завитки бороды, на белые зубы, на съехавшую на ухо бархатную ермолку Мирза Джалала.

—  Не надо... Полно!.. — замахал он руками в священном ужасе. — Пронницательнейшему  столпу  знаний  не подобает  смеяться над бесхитростной шуткой.

Все еще подавляя смех, Мирза Джалал говорил:

—  Справедливость! Вы послушайте его! Мы с вами, комиссар, говорим час о справедливости  и не дошли до сути. А он раскрыл рот и... все? Справедливость — это когда мать семейства не льёт слез в пустой котел на холодном очаге... Да, язык Ишикоча без костей, а ломает кости. Язык твой умнее тебя самого...

Когда они поели плова и, вымыв руки, взялись за холодную, точно с ледника, дыню, Мирза Джалал сказал:

—  Однажды   в   поисках   справедливости я, ваш раб,  решил пойти по пути наивных, думающих найти  истину у величайшей святыни в Мекке. В  коране записано:  «Обязательство у людей перед аллахом — хадж для тех, кто в состоянии совершить путь к нему. И поймите его, как он вывел нас на прямую дорогу, хоть до того вы в заблуждались. Найти истину, найти справедливость!» Все идут в священную Мекку — и паломник Мирза Джалал побе­жал...

Он долго сидел молча, устреммв взгляд в стену. Что он там видел? Перед ним проносились картины прошлого...

—  Все обряды проделал, каялся — паломник! Несчастный, не­вежественный, темный человек, постигший все премудрости ислам­ской науки... Сорвал с себя одежды и обернул себя тряпицами — хиррувемами. И шел по палящему аравийскому зною. Со спины паломника слезала опаленная солнцем  кожа.  Голова  паломника лопалась от духоты. Неделю, пока тащились от Раббоки до Мек­ки, паломник не стриг ногтей, не смел давить на теле комаров и насекомых. Отдавал свою плоть во власть бешеных аравийских блох. Вместе с тысячами и тысячами других оберегал себя от вож­деления. Час за часом твердил молитвы во славу аллаха, искоре­няя из своего сердца злобу на всех своих врагов, на эмира, на губернатора. Изнемогал от слабости, голода, жажды, боли в су­ставах, ссадин и нарывов. Ходил вокруг Каабы. И его обливали водой. И он целовал черный камень. И только разрушил веру, но так и не узнал, что такое справедливость? И вот нашелся человек, живущий в подворотне, нищий, без роду, без племени. Он разъяс­нил все. А вы не пророк ли, Ишикоч достопочтенный? Вы не из святых ли ревнителей благочестия? Уж не наставник ли вы, не пир ли дервишей вы, Ишикоч? А я ваш покорный мюрид?

Боже правый, знаки почтения ничуть не радовали Ишикоча. Он пугался все больше и больше. Его потрясало поведение почтен­ного хозяина. Мирза Джалал менялся на глазах, и Ишикоч не представлял, к чему приведут такие перемены.

Во всяком случае Ишикоч знал одно: тихой жизни в уютаой курганче пришел конец. И все свои слова и советы, если бы онмог, он взял бы обратно.

— Не учи дедушку кашлять! — кряхтел он так тихо, что слы­шал свое бормотание лишь сам.— Боже правый! Мы — умные. Разберемся.

ОСВОБОЖДЕНИЕ

                                                             Вознесся к вершине навозной куча.

                                                            Чем выше красуется, тем ниже падать.

                                                                                       Амин Бухари

                                                            Что ты сравниваешь мою девушку с луною?

                                                            На щечках моей милой нет пятен.

                                                           И лицо ее никогда не бывает на ущербе.

                                                                                Бестани

Прибежал Молиар, встрепанный, нетерпеливый. Его физионо­мия с круглой бородкой, круглыми щеками, круглыми глазами-вишнями излучала тайну. Он и начал загадочно:

—  Мир наполнен непонятным. И все: солнце, луна, звезды — неясно... Все, боже правый, исходит из Египта...