Перешагни бездну

—  Ба!   Давешний   знакомый!   Нищий   ты   или   дервиш?   Иди к нам!    Наварено,    нажарено, на эскадрон   буденновцев   хватит. Валяй!

Синяя Чалма нехотя поднялся во весь рост и повернул свое исполосованное шрамами лицо к дастархану. Он резко сглотнул слюну, и кадык его заходил ходуном. Единственный глаз шарил по мискам, полным еды. Весь несчастный вид нищего, его из­можденное лицо свидетельствовали, что он очень хочет есть.

—  Чего, божий человек, ты там сидишь в пыли, грязи? Пылью, грязью не наешься. Иди к нам!

—  Клянусь, дыхание, которое вдохнул в мое тело, в мой же­лудок господин святейший ишан, поддерживает и пять, и шесть дней  в  моем  бренном  теле дух бодрости без презренной пищи. Иншалла!

—  Ишан?! — без всякого интереса отозвался путешественник.— Какой ишан?

—  Сам Зухур, мудрый и могущественный ишан чуянтепинский отрешил меня от земных вожделений и потребностей. Мне не нуж­на пища и тем более из рук неверного.

—  Чуянтепинский?..  Вон  как? — Теперь    путешественник уже с интересом   смотрел на Синюю   Чалму, а тот, отчаянно   кряхтя, поспешно, точно торопливый огромный жук, вскарабкался на по­мост и боком придвинулся к дастархану.

—  Он! — поблескивая   белками   глаз,   прорычал   нищий. — Он, ишан, жалеет черствую корку для божьего странника.  Ему,  ви­дишь ты, моя одежда не нравится. Грязь, говорит, вши, говорит, собачий сын. Про священную дервишескую хирку так говорит...— Нищий бережно разгладил свои отрепья. — И он спокойно смот­рит, что человек с голоду едва дышит. В день Страшного суда ар­хангел Исраил протрубит два раза. Первый раз, чтобы умертвить все живущее... Вот тебя-то, ишан Зухур, сразу же умертвит. Вто­рой раз протрубит — чтобы всех воскресить. Так ты, Зухур, сын разводки, не воскреснешь!

Левый глаз вроде косил и не косил. Слишком уж он выпятился, а из-за него правый глаз с бельмом совсем спрятался. И смотрел дервиш одним левым глазом пристально, пронзительно.

И тут развязный, нагловатый чайханщик вдруг побледнел и потерялся.

—  Ох,   обознался!   Это вы? — опешил   он, извиняясь,   точно перед ним был не жалкий бродяга, а сам эмир.

Пропитанные потом лохмотья нищего вобрали в себя пыль дорог и троп Азии. Одежда его даже не походила на хирку и на­поминала лохматую шкуру неведомого зверя. Да и весь облик дервиша с его мохнатыми бровями, которые можно было расчесы­вать гребенкой, с его перекошенным рубцами лицом, с его боро­дой веником, его открытой грудью, поросшей курчавой шерстью, с рваной рубахой с непомерно длинными рукавами, из которых торчали желтые ногти, больше напоминал злого джинна Гуля из сказки, нежели человека. Огромные голые ступни ног, облеплен­ные грязью, присунутые к самому дастархану, никак не делали присутствие нового гостя приятным. Но хозяин угощения и вида не подал, что он недоволен, а нарочито изысканно и вежливо пот­чевал:

—  Кане! Мархамат!  Пожалуйте, дорогой гость!  Кушанье ца­рей ждет вас на китайских блюдах. Вот нет у нас, увы, золотых приборов.

Почему-то теперь он перешел на таджикский язык. Или он понял, что нищий гость из горных таджиков.

Он попал в точку. Нищий вздрогнул и, свирепо моргнув, по­смотрел на путешественника.

—  Урус, откуда ты знаешь меня?

—  Э, разговоры потом! Умираю с голоду! Да ешьте же! Протянув руки к макаронам, нищий прорычал:

—  Во имя бога! — и накинулся на еду. Он ел, урча и мотая головой. Казах разрушал гору макарон с не меньшей жадностью.

Все жадно ели, инекоторое время чавканье даже заглушало свистки и тарахтенье сновавшей по путям взад-вперед мимо чай­ханы «Овечки».

Вдруг нищий оттолкнул от себя миску и захрипел:

—  А нет ли здесь — проклятие его отцу! — свиного духа? Хо­зяин зиофата, ведь ты кяфир!

Путешестзенннх ответил отрицательно. Он с любопытством разглядывал нищего.

—  Чего смотришь на меня?—вспыхнул тот.— Откуда ты узнал, кто я? Откуда ты узнал, кто я? Откуда ты знаешь таджикский?

—  Гостю   ее   подобает   спрашивать   про   хозяина, — лениво съехидничал, ковыряяв зубах соломинкой,   путешественник. Ему не нравилась настырность Синей Чалмы.

Чайханщик поспешил вмешаться:

—  Наш урус – домулла. Он изъясняется на всех мусульман­ских языках мира: и по-узбекски, и по-киргизски, и по-таджикски.

Черный огонь, горевший в глазу нищего, погас, но от этого лицо его не сделалось приветливей.

—  Ты хороший человек. И масульманин не всегда так госте­приимен. Помог голодному… нищему. Святой поступок. Но ты не мусульманин. Ты оттуда. Ф-фу, ничего не слышно. Шумит сатанин­ская  арба, — и он с ненавистью кивнул на  проходивший через станцию без остановки товарный.

Когда грохот и скрежет колес прекратились, нищий снова за­говорил:

—  Всеблагой дал мусульманам землю, — широким жестом во­лосатой руки он обвел полынную степь от края до края, — степь. Горы! — И он показал на далекие синие вершины. — А вы, кяфиры, сковали землю железными полосами и катаете по ним желез­ные арбы, душите железом мусульман.

—  А мусульмане разве не ездят на поезде?

—  Никому ваш поезд не нужен.

—  Вон какой вы бедняк... нищий...

—  Я не нищий... Ядервиш, я странник аллаха.