Перешагни бездну

Замечанием своим, от которого подпрыгнули все чалмы, Бош-хатын повернула разговор из мутной реки политики на прозрачную дорогу коммерции…

— Кто скажет первое слово? — спросила она сухо. — Ты, господин Кабани?

Она отбросила церемонии, восточную вежливость, дворцовый этикет. Сейчас она ни словами, ни наружностью не отличалась от торговки кислым молоком с бухарского базара.

«Не доверяй переправе через поток, дружбе змеи, поведению женщины, благосклонности торговца», — думал Хамдулла-кассанец. Он немало наслушался о Бош-хатын. Все знали, что она баба и сводня, погрязшая в гаремных интригах. И вот сейчас недостойная вершит дела Бухарского центра, а сам государь не кажет своего лица. Да, невмоготу от всего, а приходится терпеть. «Руку, которую нельзя отрубить, поцелуй!»

— Вы продаете, мы покупаем, — твердила Бош-хатын. «Бесстыжая, хоть бы для вида сказала, что покупает эмир!»

А Бош-хатын, и глазом не моргнув, приказала:

— Покажите товар!

От стеснения в груди купцы молчали.

— Развязывайте языки! Еще есть время. Завтра будет поздно.

Откашлявшись, отхаркавшись, забубнил Кабани:

— Волею злополучного рока их высочество Алимхан — пусть благоухает луг его величия! — покидая в годы смятения пределы эмирата, повелел перегнать отары каракульских овец за Аму-Дарью, что и сделали мы, верноподданные. Но многие отары угнать не успели, остались они в бухарских степях. За время войны с большевиками немало овец пропало. Сколько убытков! Но соизволением всевышнего узлы трудностей развязались. Животным свойственно плодиться, и благодаря щедрости аллаха, — все присутствующие провели ладонями по бородам, — ныне эмирские стада более многочисленны и упитанны, нежели раньше.

— Сколько?! — взвизгнула Бош-хатын, и от нетерпения горло ей сдавила судорога. Чалмы закачались. Из-под них смотрели глаза встревоженные, глаза трусливые, глаза, горящие жадностью.

— Все эти годы советские власти, — продолжал Исхак Ходжи Кабани, — не знали, что стада собственность их высочества. Иначе, конечно, рука захвата конфисковала бы их… Но с нас, хранителей эмирских стад, взымали мясной налог, шерстяной налог, пастбищный налог. О аллах!

— Слушай, Кабани, или у тебя на каждой заплатке по сорок дырок. Не пристало тебе с твоей седой бородой юлить, мудрить.

А бороду имел Кабани шелковистую. И он даже с некоторой жалостью погладил ее, не отвечая на грубость женщины.

— Сколько? — фыркнула Бош-хатын.

— А еще на голову мусульман придумали колхозы. Убытки терпели мы без счета. Но, слава всемогущему, сметка наша еще жива. Сколько смогли уберечь, столько уберегли.

Он сделал выразительную паузу, ожидая вопроса. Но Бош-хатын молча сидела с глупо открытым ртом, и цвет лица ее сделался похожим на кислое молоко. Про колхозы-то она забыла.

Стрела попала в цель. Кабани удовлетворенно вздохнул, расправив бороду веером, и воскликнул даже с некоторым жаром, как делает купец, набивающий цену:

— Знает ли ханум, что такое ширкат, то есть животноводческое товарищество? Именно ширкаты позволили сохранить блеющее и бегающее на четырех ногах богатство от разграбления, истребления, уничтожения. О! Но кто подумал о ширкатах? Подумал я, Кабани, — и он похлопал себя по груди, — то есть подали мы — ох, ох, ох! — заявление. Кто мог написать заявление? Человек, искушенный в грамоте. То есть мы — Кабани. И написали. А власти приложили печати и…

— Аллах, — схватилась за голову Бош-хатын, — да разжуй ты свою жвачку, господин Кабани! Говори, сколько овец в отарах.

— Ханум, — темнил желчный кассанец Хамдулла, — все овцы в руках колхозов. И чабаны — проклятие их отцу! — ума набрались, изо рта ум прет. Сразу, если что, бегут жаловаться.

Исхак Ходжи Кабани подхватил:

— Мы хоть и называемся председателями ширкатов, а без черной кости ничего не можем.

— Не можем… — закивали чалмы. — Сами не можем.

— А вы черную кость давите! Душите!.. — поучала Бош-хатын.

— Другой теперь в степи порядок, — сокрушались аксакалы. — Когда же, наконец, их высочество с войском пожалует. Он показал бы черной кости!

Лицо Бош-хатын задергалось. Со щек чешуйками посыпались высохшие белила.

— Под зеленым знаменем скачут божии каратели к Бухаре. Да сметут они с лица земли безбожные Советы! Да наступят блаженные времена ислама! — почти пропела Бош-хатын, и ей сделалось даже самой приятно, словно внутренности салом себе смазала или положила в рот джузиканд — лакомство из сушеного персика, начиненного сахаром с миндалем. Она разулыбалась, блеснув золотыми зубами.

Но купцы ничуть не смягчились, ибо как ни горек перец, но солью он не сделается, как ни кокетлива старуха, девушкой она не обернется.

— Скоро войско ислама дойдет до вашей степи. Я послала наперед тайком своих амлякдаров на пастбища и в кутаны, они проверили амбары со смушками и подсчитали, сколько и чего. И вы теперь меня не надуете. И посмотрим: уж не доверил ли его высочество собакам охранять бурдюк с сыром. А всех чабанов и батраков, осмеливающихся тявкать и задирать нос и разевать рты на царское имущество — под нож!