Пересменок. Повесть о советском детстве

Вот тут вроде бы самое время и попросить денег, объяснить, что ни один нормальный человек не удержится, чтобы по номиналу не схватить серию «Фехтовальщики». Но я знал: взрослые не любят, если у них вот так, сразу просят деньги. Сначала надо поговорить о жизни. Лида, когда хочет занять у сестры до получки, всегда сначала заводит речь про их деревянный дом на Овчинниковской набережной. Его снесли, когда мне было два года. Как он выглядел, я даже не представляю, но отчетливо вижу высокий порог, о который постоянно спотыкался и разбивал себе нос. Потом она вспоминает, как они ехали с бабушкой Маней в эвакуацию, как прятались во рвах от немецких самолетов, как отстала от поезда, а догнав эшелон, угостила сестру медицинским шоколадом. Тут тетя Валя начинает всхлипывать, и вот тогда моя дипломатичная маман просит ее выручить до аванса. Батурина всегда дает, но без особой радости.

– Что новенького? – солидно спросил я, начиная беседу о жизни.

– Даша родила, – весело доложил дядя Юра, пытаясь всунуть еще пару банок в рюкзак. – Никто не верил. Но есть еще порох в пороховницах. Хотя… Тайна сия велика есть…

– Кого?

– Мальчика.

– Сколько?

– Три сто. Жора с ума от радости сходит. Пять пачек чая выдул!

– Во мне было три пятьсот! – снисходительно напомнил я.

О том, сколько я весил при рождении, Лида вспоминает постоянно и с таким восторгом, словно от тяжести новорожденного зависит вся его будущая судьба. А вот бабушка Маня всем рассказывает другую историю: когда меня крестили (конечно, тайком от родителей), я схватил батюшку за бороду, и тот объявил, что мне предстоит стать большим человеком. Ох и хитрющие все-таки попы! Ведь на кого бы я ни выучился после школы, на дворника или на министра, большим-то я в любом случае стану – вырасту! Вон уже метр пятьдесят шесть.

– Назвали? – спросил я, соображая, как от младенца Капустинских перейти к денежному вопросу.

– Алексей. В честь космонавта Леонова.

– А почему, интересно, никто в честь Германа Титова не называет?

– Не по-русски как-то. Он же должен был первым лететь, но Хрущу имя не понравилось, мол, на Западе подумают, что русского человека у нас не нашлось, поэтому в космос запустили иностранца. Тогда Гагарина и назначили.

– Не может быть!

– Исторический факт.

– А можно мне завтра рюкзак понести? – спросил я и попытался оторвать от пола тяжеленную махину.

– Смотри пуп не сорви!

– Почем банка тушенки?

– Кусается тушенка. Но в Абхазии ее вообще нет. А свежее мясо там дорогущее. Привыкли драть с отдыхающих. Дармоеды! Койка – восемьдесят копеек в день! Совсем сбрендили!

– Корм тоже такой дорогой – просто ужас какой-то! – Я зачем-то вынул из авоськи и показал дяде кулек, добавив жалобно: – Но без еды они погибнут.

– Кто?

– Рыбки.

– Поиздержался? – внимательно посмотрел на меня дядя Юра.

– Ага…

– На стрижку башли остались?

– Нет.

– Даже на обратную дорогу нет?

– Угу…

– Пробашлялся? Бывает. Я как-то из ресторана в Серебряном бору целую ночь домой шел! С инструментами.

– И никто не подвез?

– На Пресне поливальная машина сжалилась…

Батурин подрабатывает, по вечерам играя в ресторанах. Для этого у него есть переносная ударная установка: барабаны, палочки, щетки, педальные тарелки; все это умещается в рюкзаке и двух брезентовых чехлах, сшитых на заказ. Установка стоит, как призналась страшным шепотом тетя Валя, тысячу рублей! За «халтуру в кабаках» зарплату не дают, но выпивающие граждане, если понравилось исполнение, могут расщедриться на рубль, трешку или даже на пятерку. Эти деньги называются парносом. Особенно много парноса набирается, если Башашкин работает с певцом Ободзинским, который по телевизору почему-то никогда не выступает. Например, недавно они повторили новый шлягер «Льет ли теплый дождь, падает ли снег…» шесть раз и заработали на четверых за вечер аж сто рублей! Но так случается редко, потому что певец этот запойный. А в тот раз, в Серебряном бору, с парносом вышел, видно, полный облом…

Помявшись, дядя Юра извлек из кармана кителя, висевшего на стуле, кошелек, сначала открыл отделение с мелочью, встряхнул, но потом, передумав, вынул из кожаных складок новенький бумажный рубль с острыми, как бритва, краями:

– Смотри не обрежься, Пцыроха!

Часть 23 Самозваные улицы

Я богат! Не было ни гроша – да вдруг алтын! Надо будет спросить у Алексевны, что такое алтын. Ну, грош – понятно, это совсем уж ничтожная мелочь. Соседка показывала мне крошечную медную монетку, на которой написано «1/4 копейки», и уверяла, будто на нее можно было напиться сбитня до одури. А что можно сегодня купить на четверть копейки? Ничего…