Пересмешник, или Славенские сказки

Торжествуя восстановление царства, при всяком народном благодарственном молении и на всяком пиршестве находились они с Оланом, нося всюду с собою тяжесть несносного бремени любовной страсти, которое некоторым образом помрачало их вид иройства, что вскоре запримечено было всеми, а особливо прозорливым Оланом, чем чувствительное сердце его встревожилось во многом. Ибо в первом из них видел он избавителя своего и своих подданных, а во втором сердечно предчувствовал иметь открывшегося сына, надежду будущих благополучных времен для своих верноподданных; но какое подать им в том утешение или надежду, находился вовсе не известен, следовательно, и сам обременен будучи сею печалию, казался не в полном удовольствии и ощущении совершенного благоденствия, что видя, и окружающие его верноподданные чувствовали некоторый род уныния. Но источник щедрот благоволения богов ко всему племени Оланову и к его подданным находился уже отверстым без покрова, из которого могли они почерпать все услаждения, какие только от престола милосердия проистекать могли во удовольствие, радость и восхищение сердец всего земнородного племени.

В некоторый день, при восхождении солнечном, объявлено государю, что к берегам Хотыня прибыли два корабля, на коих начальствуют две женщины. Кидал и Алим взялися учинить им встречу и, уведомясь о роде их и надобности быть в Хотыне, уведомить Олана.

Сей случай совершенно доказывает произволение богов, милующих Олана и ниспосылающих ему за претерпение всякое удовольствие, какое только смертный во время жизни его вкусить может. Кого ж Кидал и Алим увидели? Плакету и Асклиаду.

— Милосердые боги! — возопили они все вообще и бросились совокупно все друг ко другу в объятия, будучи уже Плакета и Асклиада обо всем происшедшем в Хотыне известными. И хотя в таком только случае гордость девице в рассуждении Кидала приличествовала, но крайняя к нему благодарность преодолела в ней установленные на таковые случаи обхождением обряды.

По миновении первых сих восхищений и по уведомлении друг друга, сколько краткость времени дозволила, спешили они к Олану, яко к общему их отцу, который до сего времени ни о сыне, ни о дочери известен не был. Представ пред него, стали они все на колени, чем нечаянно привели в незапное смущение чувствительного государя, сидящего вместе с самозванцем Датиноем.

— В докончание высоких милостей, ниспосылаемых тебе ныне от всещедрых богов, — говорил так Алим, стоящий на коленях, — ниспосылают тебе во мне сына, а в ней, — указывая на Плакету, — дочь. Сия есть моя супруга, — говоря об Асклиаде. — А Кидал желает быть усыновлен совокуплением с ним дочери твоей Плакеты.

Олан, подняв к небу взор и длани, возносил в жертву милостивым богам молитвы и фимиам горящего сердца его благодарностию.

Мнимый Датиной стоял неподвижен; злобный образ его покрылся синеватою бледностию, кровожаждущие глаза, устремяся на Асклиаду, остенели, зверская страсть его подвигла ядовитое сердце, зараженная желчь в нем охладела, и паки устремил желание к достижению или погублению невинной жертвы.

Олан принял их всех в свои объятия, что должно было учинить и брату его Датиною, к которому как скоро, следуя за другими, подошла Асклиада, то, вскричав от ужаса неизъясненным голосом, лишилась всех чувств и упала мертвою в руки предстоящих.

Таковое приключение произвело во всех предстоящих неизреченное смятение; все видели ее лишенною чувств, но причины тому никто, кроме Аскалона, не понимал. Старались подать ей помощь, но ничто не успевало; однако кабалист взялся привести ее в чувство, что по миновании некоторого времени и исполнил. И так сие первое открытие родства присутствием злобного Аскалона и под образом добродетельного и убиенного в темнице Датиноя попрепятствовало было ко излиянию всех чувств сердец соединенных.

По получении Асклиадою чувств Алим, желая быть о таком удивительном приключении известен, спросил о том у оной, на что ответствовала Асклиада следующее:

— Возлюбленный мой супруг, известно тебе, коликое гонение претерпела я от моего рока, сколько бед и напастей приключила мне, соперничествуя, волшебница, сколько чувствовала и преодолела я гонений и неблаговоления раздраженных богов: раз была убиенна, о котором ты известен, а другой- о котором ты еще и сведения не имеешь. Я сердечно желаю, чтоб мнением моим ошиблась и чтобы узревшие глаза мои меня обманули, но сердце и живейшее чувствие оного представили мне вместо дяди твоего Датиноя — изверга Аскалона. Ехидный его образ сколь, впрочем, ни изменился, но черты лица его, изображающие ядовитость сердца его и злые намерения, достоверно его обнаружили, и всей той радости, какую я чувствовать должна при свидании с тобою, меня лишили и вместо восхищения, довлеющего в сем случае, исполнили меня ужаса и отчаяния.