Пересмешник

Однако Балены бы такого не поняли, назвали бы это «кощунством». Бог, в которого они верят, – это нечто абстрактное и сурово-моральное, вроде компьютера. А удивительного и загадочного учителя Иисуса они превратили в своего рода нравственного детектора. Мне такой не по душе, как не по душе Иегова из книги Иова.

Думаю, может, я и правда океанопоклонник. Читая Баленам вслух из Нового Завета, я полюбил Иисуса как печального и очень мудрого пророка, который понимал про жизнь что-то невероятно важное и пытался, по большей части безуспешно, об этом рассказать. Меня трогает многое из того, что он говорил, например: «Царствие Божие внутри вас», ибо в эту минуту, глядя из окна мыслебуса на серый и спокойный Атлантический океан, над которым вот-вот встанет солнце, я вроде бы ощущаю в его словах некий смысл.

И все же я не могу сформулировать для себя этот смысл. Но я убежден: он куда глубже той чепухи, которую мне внушали в интернате.

Небо над серым океаном уже гораздо светлее. Сейчас я закончу диктовать, остановлю автобус, выйду и буду смотреть на рассвет над океаном.

Господи, каким же красивым бывает мир!

Четвертое октября

Рассвет наполнил меня бодростью. Я подошел к воде и, сняв одежду, искупался в прибое. Было холодно, но меня это не отпугнуло. А вообще в воздухе уже чувствуется приближение зимы.

Искупавшись, я вернулся в автобус и стал слушать музыку, которую он по моей просьбе транслировал мне в голову, но очень скоро велел ему перестать. Музыка была пустая, глупая. Я подключил проигрыватель к генератору, но, как я и опасался, в едущем автобусе иголка соскакивала с дорожки. Я попросил мыслебус остановиться и послушал сперва симфонию «Юпитер» Моцарта, потом «Оркестр клуба одиноких сердец сержанта Пеппера». Это было гораздо лучше. Затем я налил себе немножко виски, выключил генератор, и мы снова поехали.

С самого Перекора я не видел ни других машин, ни каких-либо следов человеческого жилья.

Господи, сколько всего я прочел и узнал с отъезда из Огайо! И это настолько меня преобразило, что я трудом себя узнаю. Я стал мыслить и вести себя совершенно иначе хотя бы уже оттого, что узнал: у человечества было прошлое, – и пусть в малой мере, но сумел это прошлое ощутить.

Студентом я смотрел звуковые фильмы вместе с немногими однокашниками, которым такое было интересно. Однако фильмы – «Великолепная одержимость», «Дракула наносит удар», «Звуки музыки» лишь казались «умопомрачительными». По сути же это был просто другой, более изощренный способ манипулировать сознанием ради удовольствия. Мне, неграмотному, с промытыми мозгами, и в голову не приходило узнавать из этих фильмов что-нибудь полезное о прошлом.

Но главной, как мне кажется теперь, была готовность испытывать и осознавать чувства, и та отвага, которая для этого потребовалась. Чувства приходили постепенно, сперва от эмоционально наполненных немых фильмов в старой библиотеке, потом от стихов, романов, биографий, исторических и практических книг, которые я читал. Все эти книги – даже скучные и почти непонятные – помогли мне яснее понять, что такое быть человеком. Мне многое говорит священный трепет, который я испытываю порой, соприкасаясь с разумом давно умершего человека и понимая: я на земле не один. Были люди, которые чувствовали то же, что я, и которым иногда удавалось выразить невыразимое. «Лишь пересмешник поет на опушке леса». «Я есмь путь, и истина, и жизнь. Верующий в Меня, если и умрет, оживет». «Жизнь моя легка в ожиданье смертного ветра, как перышко на ладони около глаз».

А без умения читать я бы не заставил этот автобус поехать в Нью-Йорк на поиски Мэри Лу, которую хочу увидеть еще раз, покуда жив.

Пятое октября

Утро сегодня было теплое и солнечное, так что я устроил себе пикник, как в «Утраченной струне» с Зазу Питтс. Примерно в полдень я остановил автобус рядом с рощицей, приготовил себе тарелку фасоли с беконом, налил в стакан виски с водой, отыскал удобное место под деревом и с удовольствием перекусил, покуда Барбоска гонялась вокруг за бабочками.

Почти все утро дорога шла далеко от океана; я не видел его несколько часов. Перекусив и подремав немного, я решил взобраться на пригорок и посмотреть, не разгляжу ли его отсюда. И вот, выбравшись наверх, я увидел океан, а слева – здания Нью-Йорка! Я пришел в сильнейшее волнение и замер, сжимая в руке недопитый стакан. Меня била дрожь.

Я видел статую Приватности в Центральном парке, огромную, мрачную, свинцовую фигуру с закрытыми глазами и безмятежной, обращенной в себя улыбкой, – это по-прежнему одно из современных Чудес Света. Я видел ее исполинский серый силуэт отсюда, за много миль. Я пытался найти глазами здание Нью-Йоркского университета, куда попросил автобус меня отвезти и где надеялся разыскать Мэри Лу или хоть какие-нибудь ее следы. Нет, его мне различить не удалось.

И когда я смотрел издали на Нью-Йорк – Эмпайр-стейт-билдинг на одном краю, статуя Приватности, темная и свинцовая, на другом, – что-то оборвалось у меня в сердце.