Переспать на спор

Эта дура так и норовит опозорить его перед всеми, черт бы ее побрал! Было ужасно обидно, он весь день с нетерпением ждал, когда окажется с ней наедине в одной постели. Прикоснуться к ней, почувствовать, как она откликается, как будет дрожать от желания. Он знал, что она будет гореть, плавиться, кричать от страсти в его руках, и эта мысль пополам с собственным желанием мутила ему разум. И что?! Не будет с ним спать!

Аня отвернулась, из всех ее чувств остался лишь дух противоречия и возмущение. Здесь так здесь. Она стащила с кровати подушку и покрывало, и собиралась лечь на пол. Но он рванулся к ней, повалил на постель, придавил своим телом, прижав руки над головой. Сначала был испуг, а потом вдруг ее охватила злость, протест и, под всем этим, дикое желание:

— Что, опять изнасилуешь?! По-другому не можешь?!

А он вдруг понял, что никогда больше не сможет ничего сделать с ней насильно. Словно встал в мозгу какой-то блок. Желание клокотало в нем, подхлестываемое яростью, хотелось вдавиться в это хрупкое тело, вдавить его в себя, пока они не станут неразделимы, погрузиться в нее целиком, забыть обо всем, забыть себя и просто двигаться, двигаться, двигаться… пока не наступит это смертельное блаженство, и мир не разлетится на части сверкающими осколками…

Но после таких слов жены он пришел в себя и зло прошипел, отбросив ее руки:

— Делать нечего! Я и в прошлый-то раз через силу заставил себя это сделать, только чтобы тебя научить уму-разуму, — говоря эти слова, он сощурившись смотрел ей в глаза и видел разливающуюся там боль.

Ей больно, отлично! Потому что ему тоже больно! Он решил повернуть нож в ране:

— Но тебе, помнится, понравилось, — голос стал вкрадчивым и ядовитым, — Так понравилось, что ты орала на весь отель.

Аня отвернулась, не желая слушать, видеть, хотелось провалиться сквозь землю от стыда, злости и бессилия, но он не закончил.

— Не волнуйся, я не собирался тебя даже пальцем касаться. Нужна ты мне… — он встал и начал одеваться, умолк на какое-то время застегивая брюки, потом словно припечатал, глядя на нее с холодным презрением, — Молить будешь, и то не трону. Оставайся в этой спальне! Это теперь твоя комната, я сам уйду. Невозможно с тобой не то что спать, вообще рядом находиться.

И ушел, обдав ее холодом и хлопнув дверью на прощание. Аня снова залезла в постель, забилась под одеяло и, дрожа от обиды и боли, заплакала навзрыд. Какая же она идиотка, кто просил ее в тот вечер обращать на этого урода внимание? Как могла прийти ей в голову эта глупость, подойти и снять его на спор?! Зачем?! Наказание за одну маленькую глупость показалось ей просто чудовищным. Но обиднее всего было то, что он ушел.

* * *

Михаил вылетел из спальни, сбежал вниз по лестнице. Его трясло от разочарования, от злости, смешанной с неутоленным желанием и обидой. Мужчина чувствовал себя как ребенок, которому обещали конфетку, дали даже попробовать, а потом отобрали. Запустив обе руки в волосы на затылке и сжав их посильнее, он мерил шагами гостиную. На шум вышла экономка:

— Миша, что случилось?

— Ничего, тетя Даша, все в порядке, — он как-то сразу сник, голос был усталый, — просто не могу спать, устал, а спать не могу.

— Пойдем, я тебя чаем напою, у меня плюшки сеть. Твои любимые. Сегодня испекла. Пойдем.

Дарья Максимовна видела то, что он сам не хотел ни признавать, ни показывать. Ну да ничего, сам расскажет. Она повела его в кухню, не переставая тихонько уговаривать, что травный чаек поможет заснуть, а плюшки вкусные, такие как он любит. Она знала, что мальчик нуждается в любви и заботе, должен же хоть кто-то о нем заботиться. Понятно, что он давно уже не мальчик, но для нее-то он всегда будет ребенком. История с женитьбой не давала ей покоя, что-то там не так с этой женитьбой, Да что там, все не так!

— А чаек действительно успокаивает, тетя Даша. Ой, а плюшки какие… мммм, люблю я твои плюшки, — все-таки сладкие вкусности неизменно поднимают людям настроение, независимо от пола и возраста.

После второй чашки травного чая он смог, наконец, расслабиться и, откинувшись на спинку стула, закурил, прикрыв глаза.

— Миша ты ничего не…

Он покачал головой и пробормотал:

— Тетя Даша, не спрашивай.

— Миша, расскажи, в чем дело, как это случилось, самому легче станет.

— А что говорить. Я дурак. И так мне и надо, — он зло задавил сигарету.

— Миша, ты же давно бросил курить…

— Закуришь тут, когда такие дела.

Тетя Даша смотрела на него и выразительно молчала. Так умеют молчать только женщины, которые нас воспитали, они знают, что нам тяжело носить все в себе, что надо излить кому-то душу, и тогда станет легче.

И он не выдержал.

— Тетя Даша, ты только ничего не говори, ладно, ты просто слушай.

Она шевельнула рукой и утвердительно моргнула. А мужчина все собирался с духом, чтобы как-то начать, вертел в руках чашку, потом, словно в пропасть прыгнул, выдал:

— Я ее изнасиловал.

У женщины глаза на лоб полезли. Не может такого быть! Не мог ее мальчик, которого она с десяти лет практически воспитывала, такое сделать. Он же такой уважительный… Или мог… Что с ним случилось?

— Не верите?