Перестройка

Получается, что он действовал из страха быть обвинённым в страхе! Нарушая при этом собственные внутренние принципы. То есть страх в нём был сильнее его самого! И это стало чертой характера начиная уже с самого детства. Или это врождённое? Нет! Ромка вспомнил, как ещё в детском саду не мог заснуть во время тихого часа, потому что ему предстояло выяснять отношения с Колей Волковым, который считался самым сильным мальчиком в группе. Он уже не помнил, чем закончилось то выяснение отношений, но чувство удушливого страха и одновременно тоскливое понимание, что другого пути нет, врезалось в память. На самом деле он руководствовался голым расчётом: сейчас струсишь – всё равно побьют, и потом будут бить постоянно, а дашь сдачи, а ещё лучше ударишь первым – появится шанс, и в другой раз подумают, прежде чем задирать. Он всегда был очень рациональным, и это уже врождённое, а потому из двух зол выбирал то, что давало шансы, хотя глупое тело протестовало, то и дело норовя поначалу соскользнуть на кривую дорожку самых простых решений, приходящих первыми на ум. Постепенно, много раз убедившись в эффективности избранного пути, он сросся с подобной манерой поведения. А потом, заматерев, пошёл дальше, и уже сам провоцировал окружающих на негласное выяснение «кто чего стоит?». Оказалось, когда являешься зачинщиком ситуации, ты имеешь гораздо больше степеней свободы и, даже столкнувшись с решительным ответом, имеешь возможность достойно «съехать с темы», не выглядя при этом нерешительным, – никто, как правило, не желает идти до конца в ситуации, созданной другим. Ну а чтобы исключения случались как можно реже, очень помогают занятия боксом. Бокс вроде прививки: ты посредством небольших доз приучаешь тело и дух к чему-то неприятному и постепенно вырабатываешь способность принимать это спокойно. Но это не означает, что ты выработал иммунитет – страх всё равно остаётся с тобой, просто уходит глубже и не мешает твоим реакциям в моменте. Но появляется новый – страх быть уличённым в страхе. Ведь это разрушит твой имидж, наработанный временем, а значит, и главное преимущество – психологическое. И потому ты продолжаешь провоцировать ситуации, чтобы снова и снова доказывать и окружающим, и прежде всего себе самому своё право на место у окна. У маленького зарешёченного окошка. Такое вот развитие по спирали с появлением производных базового человеческого инстинкта, вызванного к жизни тем, что окружающий мир как минимум не является дружественным по отношению к человеку. И человек отвечает ему взаимностью.

«Эк тебя забрало! – И Ромка привычно отогнал глупые, ненужные мысли. – Что сделано, то сделано! Зато вот она – какая красавица! А запах! И как все завтра удивятся и обрадуются!»

* * *

Он с трудом разлепил веки. Юлька надрывалась в своей кроватке. Вставать категорически не хотелось, и Ромка протянул руку, надеясь её успокоить и заодно проверить, не мокрая ли она. Дочка была сухая, но, почувствовав родительское присутствие, зашлась в истошном вопле. Делать было нечего, пришлось вставать и брать ребёнка на руки. Третий раз за ночь. Два раза вставала Вика, носила по комнате и пела песенки, но Юлька не успокаивалась. Ромка слышал её плач словно сквозь вату, однако встать и помочь жене не было никаких сил. Но теперь точно его очередь. Он ходит по тёмной комнате с собственным чадом на руках, негромко поёт «Хазбулат удалой, бедна сакля твоя…» и не испытывает никакой отцовской любви, а лишь досаду и раздражение. Ребёнок будто чувствует его состояние и, кажется, назло продолжает захлёбываться собственным плачем, переходящим в крик. Вот-вот в стенку постучат… В голове каша из обрывков мыслей и лишь одно отчётливое желание – упасть и уснуть, а там хоть трава не расти – замолчит рано или поздно, куда она денется. Если бы не тёща в соседней комнате, он бы, наверное, так и сделал. У него сложилось убеждение, что ребёнок капризничает, потому что привык – его обязательно возьмут на руки и будут нянчиться. «Интересно, вопила бы она так, если бы рядом никого не было? Чёрта с два!» Ромка со страхом ощущает, как в нём растёт желание, в котором стыдно признаться даже самому себе, – хочется сильно ущипнуть этот орущий комок, чтобы он зашёлся в ещё большем крике, но орал уже заслуженно, имея объективные основания! «Нет, это ужасно! Это не могут быть его мысли!» – он гонит их прочь и продолжает, как сомнамбула, бродить по комнате, уже различая в темноте предметы, и петь бесконечно лишь два куплета, которые помнит из детства. Кажется, или за окном действительно посветлело?

* * *