Пересуды

Больницу устроили в одном из трех полностью экипированных мобильных госпиталей, прибывших за полгода до того из Бельгии. Они проработали в течение двух дней, пока не выяснилось, что они не способны двигаться. То ли мотор не тянул, то ли шины были лысые, то ли они весили слишком много, то ли грунт оказался слишком скользким и топким. Они остались на месте, оборудование быстро растащили. Все стены — в дырках от пуль, иногда даже наших, от пулеметов пятидесятого калибра. Больные и раненые лежали на ржавых железных кроватях, иногда по нескольку дней на матрасах, пропитанных кровью. Дольше всех лежал, пока не умер, альбинос-негритенок, — или это был пигмей?

Паттоу, нашего повара, убили, когда мы наткнулись на блокпост.

— Ну и ну, — сказал Кэп и рявкнул: — Убрать оружие!

Шарль сбросил скорость, остановился, не выключая мотора «лендровера». Мы мигом, как на тренировке, убрали 9-миллиметровые «браунинги» в карманы бушлатов. Дорога перегорожена, ее охраняют мальчишки, вооруженные АК-47. Некоторые нацепили блондинистые парики. На одном — черном, как ночь, переростке лет семнадцати с подпиленными зубами — кепи, как на Шерлоке Холмсе. Он помахал рукой. Сказал, что он майор и его люди должны осмотреть наш джип. У дороги валялись головы и руки.

— Да они пьяны в жопу, — сказал Шарль.

Кэп, улыбаясь, кивал: «О'кей, о'кей», потом протянул руку. Майор сказал: «О'кей», — и тоже протянул руку. Кэп, вежливо пожав черную руку, неожиданно дернул обманутого майора и тот оказался рядом. «Dieu le veut!» — крикнул Кэп, приставил пистолет к виску майора и выстрелил. «Dieu le veut!» — откликнулись мы и открыли огонь из всего, что стреляло. Один погиб — Паттоу, наш повар. Кэп деловито пересчитал убитых черных мальчишек, записал полученную сумму в книжечку и на прощанье несколько раз пальнул в воздух. Мы сняли с их чесоточных шей амулеты juju[99]. И выпили их тростниковую водку.

Мари

В тот день бойцы спецотряда перебрались к Симону Букуле.

Сперва играли в футбол на газоне. Букуле участвовал в игре, принимал все посланные ему пасы, мчал наперерез мячу, даже когда мяч пролетал метрах в десяти от него, а тех, кто пытались играть против, лупил локтем в живот. Он забил шесть голов, последний влетел в ворота в руках вратаря.

Потом играли в покер на террасе. Под монотонное буханье минометов со стороны вулкана. Под крики невидимых попугаев, подпевавших любимой песенке Шарля: «Ах, Мариетта, розы расцвета-а-ают, хотя тебя здесь нет». Потом они услыхали жалобные крики Мари, перемежающиеся звонким щелканьем.

— Мари расстроена, — заметил Симон Букуле. — Она видела, как пигмеи прикончили ее братца Нене. Странно, обычно женщины легче переживают потерю.

Он уткнулся носом в развернутые веером карты. Был слишком ленив, чтобы носить очки. Элегантно покачивал левой ногой, обутой в кроссовку сорок шестого размера.

Рене раздражал вид его кроссовки. Он поднялся.

— Ты должен мне шестьсот долларов, — обронил Букуле.

— Шестьсот долларов?

— Шестьсот долларов.

— Симон похож на Габсбургов, — заметил Кэп. — Ничего не забывает и при этом ничему не учится.

— Делать долги в стране, где я правлю, — громаднейшая ошибка, — сказал Букуле.

Рене заплатил и пошел в кусты.

Приставленный к Мари сторож храпел, растянувшись на земле. Метрах в ста от него Рене разглядел поросшую шерсткой мордашку.

— Мари-Мари-Мари, — позвал он.

Она лежала, пристегнутая наручниками к пеньку. Ломала на кусочки ветку баобаба и выдергивала волосы, росшие на груди.

— Не надо, Мари.

Она послушалась, перестала выдирать шерсть. Он дал ей баночку кока-колы, она выпила все, высосала баночку досуха. Рене присел на корточки, повторяя ее имя. Она скакала взад и вперед, слизывала синим язычком колу со своих заросших шерстью щек.

— Мари, Мари.

Она протянула ему руку, подтащила его к себе, от нее пахло чесноком, катом и дерьмом. Она спокойно смотрела на него, обнюхивая подвижным, блестящим носом его рукав.

И не отпустила его даже после того, как сунула ему в рот несколько листков ката. Рене сердито жевал. Он хотел оторвать ее от себя, его рука скользнула с ее влажной шеи к проплешинам на груди, маслянистым соскам. Услышал странный горловой звук. Это она зевнула. Шафранно-желтые зубы. Она разжала лапы. Стальной наручник причинял ей боль, изо всех сил вцепившись в Рене, она попыталась выдернуть из браслета руку. Потом, весело хрюкнув, разорвала на нем пуленепробиваемый жилет, и Рене еле сдержался, чтобы не ударить ее. И тут Мари вцепилась лапами ему в спину. Когти, как крючья мясника. Волна боли накрыла его. Издали до Рене доносились веселые возгласы и смех, повторяемые многоголосым эхом попугаев, их голубые и золотистые перья сверкали, словно маленькие факелы, грозящие поджечь деревья. Ему казалось, что лес загорается, устремляясь в небо огненным собором, а он стоит в нефе под сводом джунглей, пламя лижет его плечи, но он не чувствует ничего, кроме звериной похоти, сжигающей его плоть.

Рене

— Камни, — говорит Рене.

— Алмазы, — говорит Кэп.

— Моя доля.