Переулки Арбата

Верю, поможет. Потому что впервые с 1917 года отцом города стал коренной москвич, полюбивший Москву, живя в бараке. Это чувство родилось вдали от ампирных особняков и храмов, вне пределов Садового кольца и воспетых поэтами дворов Арбата, где и бесчувственный встрепенется. Ты стань человеком в хулиганском дворе, где каждый норовит показать силу и удаль, прыгая с берега через сваи, гоняясь на коньках за машинами, поджигая порох из трофейных снарядов. Ты полюби Москву, живя вшестером в одной комнате, без газа и канализации, без воды, за которой приходилось ходить с ведром. Без сытной еды, которую заменила однажды белая глина. Эта негаснущая в душе любовь придает силы с утра до ночи колесить по Москве, поднимать людей и стены домов, строить разрушенные храмы, искать инвесторов, приходить на помощь другим городам...

Поэтому пришел я к началу начал, на Павелецкую набережную, 6, к тому месту, где была "родилка", откуда на руках отец, перейдя улицу, ровно 60 лет тому назад принес сына в комнату на первом этаже двухэтажного деревянного барака, где победивший капиталистов пролетариат жил с удобствами во дворе и строил социализм.

Где же была "родилка" и барак? За оградой больницы я увидел в углу четырехэтажной постройки здание в плане буквы "П", с признаками архитектуры тридцатых годов. Когда же вошел во внутрь, то заметил на полу метлахскую плитку, еще один признак довоенной старины. Сидевшая у окошка пожилая женщина подтвердила мою догадку, сообщив, что сама рожала в этом доме дважды после войны.

Прошел я маршрутом плотника Лужкова от роддома на противоположную сторону 3-го Павелецкого проезда и оказался перед воротами пожарной части, за которыми стояли наготове груженные водой машины. Прежний барак заменил дебаркадер, возле него стоят катера аварийной службы. Как и полвека назад пристань служит пожарным. Теперь с каменной набережной не сиганешь в воду, как в прошлом, загаженную масляными кругами и прочей нечистью, пластиковыми бутылками, сбрасываемыми в русло несчастной Москвы-реки. В ее водах закалялся как сталь характер будущего мэра, прыгавшего в холодные и заразные волны наперекор пожарным и милиционерам.

Рядом с "пожаркой" увидел я проходную некоего завода пластмасс, "советского-югославского совместного предприятия". Нет ни СССР, ни прежней Югославии, но завод трепыхается, что-то производит. Не здесь ли на месте этого маленького гиганта большой химии располагалась "мыловарка", где любил созерцать огонь котла сын кочегарши-"матушки"?

И эту догадку подтвердила вахтер, рассказавшая, что недавно, когда рыли у завода яму, нашли в земле обрывки кож, остатки той самой запомнившейся на всю жизнь отвратительным запахом мездры, из которой варили хозяйственное мыло, стратегический продукт военного времени.

Нашел я вслед за тем на той же набережной "картонажку", разросшуюся в картонажный комбинат, окруженный высоким забором. Над ним поднимаются старые и новые корпуса, демонстрирующие, что дела здесь идут. На эту территорию, как прежде, не пройдешь запросто, не проникнешь в неохраняемый ангар, где складировались фантики конфет "Сказки Пушкина", заворожившие дизайном воображение всегда голодного московского мальчишки, от которого сегодня зависит будущее и музея изобразительных искусств имени Пушкина, и музея Пушкина, попавших в сферу действий московского правительства.

Итак, "родилка", "картонажка", "пожарка" здравствуют. Местонахождение "мыловарки" установлено. Но где стоял барак, в чьей комнате замерзала чернильница, где был тот самый двор, где дети пухли и умирали от голода?

На этот вопрос мог мне дать точный ответ только бывший житель этого барака, что он и сделал в перерыве между заседаний правительства в минувший вторник.

- Мой барак находился на Павелецкой набережной, дом 4, дробь шесть, вблизи седьмого хлебозавода.

Есть такой московский хлебозавод в Третьем Павелецком проезде рядом с заводом пластмасс. А барака нет. И никто о нем не скорбит. Но глубоко сожалеет сын Москвы об утраченном вместе с этим ничтожным жилищем высоком духе, объединявшем, сплачивавшем, воспитывавшем людей. С печалью вспоминает о бывших московских дворах, для которых как премьер и мэр нашел множество научных определений. Суть ее в том, что эта изничтоженная советскими планировщиками структура служила крепостью, "теплой общинной средой", где человек становился не только гражданином, но истинным москвичом, для которого Москва родной и самый лучший в мире город.

Под прежним номером 4 на Павелецкой набережной высится сегодня десятиэтажный жилой дом, выстроенный в послевоенные сталинские годы, с высокими потолками, пилонами на углах фасада. Рядом с ним огорожен забором пустырь, служащий стоянкой. Здесь на углу с проездом на Павелецкой набережной располагался первый московский дом Юрия Лужкова и незабываемый "двор моего детства". Точно так же остались в памяти друг Ленька Карамнов, участковый Брит, добрая врачиха Вильнер, учительница Нина Николаевна...