Переулок капитана Лухманова

Мир вспомнил, как молодой штурман Иван Ефремов спросил своего давнего друга, капитана Лухманова: «Дмитрий Афанасьевич, что же мне делать? Оставаться моряком или двинуть в науку?» Потому что очень привлекала Ивана палеонтология — наука об ископаемых ящерах, живших миллионы лет назад. Она как бы соединяла громадные времена.

«А ты послушай себя, Ваня. Куда больше тянет?»

«Если бы знать… Туда и туда…»

«Тогда иди в науку… Моряков много, а в недрах земли, может, откопаешь что-то еще не открытое… А заодно и новые темы для своих книжек…»

Иван Антонович Ефремов стал замечательным палеонтологом. И замечательным писателем. Потому что послушался старого капитана (а значит, и судьбы). Может, он написал бы хорошие книжки и тогда, когда выбрал бы морскую дорогу, но не было бы ни «Туманности Андромеды», ни «На краю Ойкумены», потому что темы этих книг — для ученых…

Так утешал и оправдывал себя Мирослав Рощин. Теперь-то он мог себе признаться: ожидание плавания приносило ему не только радость, но и тайную виноватость. Он же понимал, как будет изводиться мама, отпустившая старшего сына в дальние моря. Конечно, у всех мамы, но не каждая потеряла в катастрофе мужа. И не каждая натерпелась страхов, когда сын попал в больницу из-за нападения хулиганов. А еще был брат, Матвейка. Виноватость ощущалась и перед ним.

Вечером, когда Машу увез домой заехавший к Рощиным отец, а мама еще не пришла с работы, Мир начал писать в «каллиграфической тетради». Грудью лежал на краю стола и выводил витиеватые строчки. Старинный почерк был как лекарство для души. Миру казалось, что теперь он совсем спокоен и ни чуточки не огорчен.

«Теперь я понимаю, что это было бы даже не честно. Я бы старался быть хорошим матросом, но все равно думал бы не о морской науке, а смотрел бы в небо между мачтами. Там, говорят, оно особенно чистое. И хорошо видны звезды. Я бы пялился на них и думал бы о „Хаббле“ и о других телескопах на орбите. И о проколах Пространства. Как Ефремов думал, наверно, о динозаврах и галактиках, когда стоял на вахте в морском рейсе. Хотя я, конечно, не Ефремов…»

Мак сидел на спинке дивана и заглядывал в тетрадь издалека, через плечо Мира. У капитана Мак’Вейка было очень острое зрение.

— Не подсматривай, — сказал Мир. — Сопишь любопытным носом…

— Вовсе и не подсматриваю. И соплю совершенно бесшумно… А «Туманность Андромеды» мне не нравится, в ней как-то неуютно…

— Напиши сам такую, а потом критикуй.

— Ну и напишу… Мы с Машкой начали сочинять роман «Трое на космическом велосипеде, не считая верблюда».

— Тоже мне, галактические Джеромы!

Мир пошевелил плечом, чтобы прикрыть от въедливого братца тетрадь. Мак пошевелился на диванной спинке, чтобы восстановить «линию наблюдения».

Мир писал:

«А еще я теперь окончательно понимаю: было бы нечестно отправляться в плавание одному, без Мака. Его бы, конечно, со мной не пустили, а бросать его одного — это предательство. Мы же раньше всегда были рядом. Он даже в больницу прибегал каждый день…»

— Мирка, ты рехнулся? — жалобно сказал Мак. — Какое тут предательство?! Ты бы плыл, и писал письма, и говорил со мной по телефону. А потом бы вернулся и про все рассказывал мне длинными вечерами…

— Ты великодушный брат, — похвалил Мака Мир. — Но все равно не подглядывай…

— Оно само подглядывается…

— Сейчас это «само» пойдет на кухню чистить кастрюлю. Пока не придет мама…

— Ладно, пойду. Младшие братья должны слушаться старших… Но у тебя нестыковка разных времен и пространств…

— Как это?

— Чистить кастрюлю и ждать маму — это не зависит друг от друга. Действия из разных понятий…

— Философ!

— Ага… Мир, да перестань ты так терзаться из-за этой «Дианы»!

— Разве я терзаюсь? — искренне удивился Мир.

— Я вижу. Мне тебя жалко… Ты такой был только один раз.

— Это когда?

— Давно. Когда уехала из города Екатерина Изнекова. А теперь ее холера снова принесла в наш город…

— Да мне-то что? Мы даже не смотрим друг на друга!

— Вот и хорошо!

— Я больше не буду влюбляться, пока не получу аттестат зрелости, — увесисто пообещал Мир.

— Молодец! Только не скажи это при Марье. Сам понимаешь…

— Ох, дать бы тебе по шее!..

— Дай! — обрадовался Мак.

Мир пересел от стола на диван, запустил пальцы в кудлатые волосы брата, сдернул его со спинки, посадил вплотную к себе.

— Мир, все не так уж плохо на свете. Да? — спросил Мак.

— Да, — согласился Мир и притиснул его еще плотнее. — Совсем плохо быть не может, потому что…

— Почему?

— Потому что есть рядом вот такое косматое создание… — Мир опять взъерошил Маку волосы.

Тот шепотом попросил:

— Мирка, не надо, а то я могу нечаянно зареветь.

— Давай. И я с тобой…

— А вот это нельзя! — испугался Мак. — Придет мама — что подумает?

— Она тоже пустит слезу. От радости, что дети никуда не едут…

— Но она все равно огорчится. За тебя…

— Тут уж ничего не поделаешь, — рассудил Мак.

— А давай поделаем! Давай поднимем «торпедоносцев» и устроим пикет перед Молодежным комитетом!

— Ну и чем кончится? Разгонят да еще напинают…

— Не имеют права!

— Ха… — сказал Мир.

— А тогда…