Читаем Перевал Бечо полностью

Перевал Бечо

Николай выпрямился, вынул руки из кармана, перелистал несколько страничек самодельного блокнотика и стал читать:

…Мне не забыть той долины —Холмик из серых камнейИ ледоруб в середине,Воткнут руками друзей.Ветер тихонько колышет,Гнет барбарисовый куст.Парень уснул и не слышитПесен сердечную грусть…

— Здорово у тебя, Коля, выходит! — вздохнул Кухтин.

Моренец словно и не слышал Виктора. Он стоял у костра, смотрел на вспышки пламени, а потом после небольшой паузы продолжал:

Тропка, как ленточка, вьется,Гордая речка шумит,Кто-то в долину вернется,Холмик он тот посетит…Ветер тихонько колышет,Гнет барбарисовый куст.Парень уснул и не слышитПесен сердечную грусть…

— Вот бы на эти слова музыку подобрать, — не удержался Малеинов.

Его слова оказались пророческими. В феврале 1943 года, когда советские альпинисты снимали с Эльбруса фашистские штандарты и водружали советские флаги, стихи Моренца прозвучали песней над высокими горами. А после войны «Барбарисовый куст» стал одной из самых популярных песен среди альпинистов и туристов нашей страны.

— Ну что ж, ребята, — подняв капюшон штормовки, сказал Одноблюдов, — не мешает и подремать перед выходом.

Но подремать почти не пришлось. С полуночи небо стало хмуриться. На вершинах, словно башенки, примостились лохматые облака. А когда перед рассветом подул с юга теплый ветер, густые массы облаков поползли в сторону Донгуза.

— Гроза будет, Коля, — высунувшись из спального мешка, процедил сквозь зубы Сидоренко. — По ногам чувствую — болят на перемену погоды.

Сидоренко помолчал, затем вытащил из рюкзака карманный фонарь и посветил:

— У тебя волосы шевелятся.

Моренец машинально провел рукой по голове. С волос, словно бенгальские огоньки, посыпались искры…

По ущелью прокатилась волна холодного воздуха. Небо расколола широкая огненная молния. Грянул гром, и грохот отозвался глухими раскатами по всему ущелью. От сильной электризации начали гудеть металлические предметы: поясные пряжки, головки ледорубов, фляги, крючья.

Вскоре пошел дождь, частый, крупный.

— Проверить палатки. Детишек в домик. Всех остальных — в укрытие! — слышались команды.

Легко сказать «всех в укрытие». И без того палатки забиты до отказа. Вместо трех-четырех в палатках находилось по семь-восемь человек. Люди спасались от дождя где только можно: под брезентом, камнями, в ближайших скалах, а шестилетний Костик с сестрой не без помощи альпинистов, спрятался под пустым ящиком, оставленным при отступлении нашими частями.

Дождь лил как из ведра. Бурлящие потоки воды с шумом неслись через лагерь, увлекая на своем пути камни, консервные банки и даже личные вещи тех, кто оставил их за палатками. Особенно бушевала вода в старом русле ручья.

— Представляю, как бы ты, сибирский цирюльник, веселился, — заметил Одноблюдов парикмахеру с рудника, — если бы поставил палатку на старом русле ручья.

Часам к трем сквозь падающую сетку дождя проглянуло солнце. Небо посветлело, вскоре дождь совсем перестал, и стали видны заснеженные склоны.

Солнце било уже прямыми лучами, сгущая воздух, нагревая камни, палатки и одежду, от которой клубился пар. Теперь можно было обогреться, обсушиться, подготовиться к подъему.

Незаметно прошел еще один день, и подкрался вечер, а с ним и алое зарево… Наступала ночь, холодная, с мириадами ярких звезд. Ночь, полная неожиданностей и тревог.