Перевал Дятлова

Этот факт разрушал мое первоначальное предположение, что Стругацкий страдает больными фантазиями. Досье существовало — и до сих пор существует, я прочел его, просмотрел необычные фотографии. Комар подтвердил, что они подлинные. Мне известно, что в той трагедии на перевале было и остается много такого, что советские власти не смели открыть общественности.

Как психиатр, я никогда не верил в паранормальные явления. Я всегда довольствовался принципом лезвия Оккама[1]: — человеческий разум и механизмы сознания и самосознания сами по себе без всяких сверхъестественных сил удивительны и загадочны, чтобы пытаться объяснить странные события и ощущения, которые нередко вмешиваются в нормальную жизнь людей. Я, как и Алиса Черникова, считал, что любое явление научно в своей основе. Другими словами: все без исключения происходящее в мире можно объяснить и описать рационально, если владеть достаточным количеством данных.

Таково было мое первоначальное отношение к делу Стругацкого. Поэтому я очень уверенно начал свою работу с ним, полагая, что смогу оценить его психическое состояние и дать здравый и подробный отчет криминалистам. Я и не представлял, что ему удастся открыть для меня мир, о существовании которого я не подозревал. Мир, чья аномальность подорвет мои рациональные принципы, которым я следовал всю свою профессиональную жизнь.

Большую часть выходных я провел дома, в своем кабинете. После восьми лет брака Наталья привыкла к моим моментам затворничества, когда мне попадался особо сложный или запутанный случай, и ее ничуть не раздражало, если я бывал необычно молчалив за обеденным столом. Я видел и ценил ее чуткое отношение и давал себе обещание отблагодарить ее — может, съездить вместе отдохнуть куда-нибудь на черноморский курорт, в Сочи, например, с его прекрасными парками, водопадами и лечебными грязями. Когда все закончится, конечно.