Перевал Дятлова

Я села за компьютер и на две недели ушла в свою новую книгу. Между главами только спала и кормила кота. Осознала себя на сто шестьдесят седьмой странице - в зеркале отразилась высохшая, будто мумия, фигура с безумными глазами, запавшими все в том же египетском стиле. Я подключила телефон и тут же получила первый за все это время звонок.

- Как продвигается? - спросила Света.

Я сказала, что сто шестьдесят семь страниц можно прочитать хоть сейчас. Правда, говорят, что дуракам полработы не показывают, но это ведь не твой случай, не так ли?

- Прочитаю все вместе, - сказала Света. - Кстати, с Новым годом тебя.

Я посмотрела на календарь, и мне стало так, будто я отведала "Вискаса". 31 декабря. В окнах напротив светятся гирлянды и елки. У меня же тихо и темно, как в гробнице какого-нибудь фараона.

- Спасибо, Света, - пролепетала я, - тебя тоже с праздником.

- Как отмечаешь?

- Еще не решила.

- Хочешь, приходи ко мне. У меня будет несколько друзей - все очень пристойно и скучно.

- Нет, я лучше дома. Мне кота не с кем оставить.

Я надеялась, что мне еще будет с кем встречать Новый год.

Стремительно сметая пыль, покрывшую тоненьким ковром всю мою квартиру, я беседовала с повеселевшим Шумахером. Ему явно понравилось, что я наконец-то отошла от компьютера и занялась делом.

В холодильнике, как говорит моя соседка Надежда Георгиевна, "мышь повесилась". Я уныло осмотрела пустые дребезжащие полочки и захлопнула дверцу. Первый голодный и пустой Новый год. Утешает только то, что каким-нибудь клошарам сейчас еще хуже… Если о них муниципалитет не позаботился.

Я попыталась представить себя клошаром, завернутую в рваное одеяло, сидящую на картоне под старинным мостом. И тут в дверь позвонили.

Шумахер бежал впереди меня, гордо неся поднятый пушистый хвост. В "глазке" отразилась накрашенная личность Надежды Георгиевны. Не Вадик…

- Ты жива еще, моя старушка? - спросила она, и я чуть-чуть удержалась, чтобы не напомнить, кто именно из нас старушка. - Что же это - неделями носу не кажешь. Вон кака бледная, ровно гусеница.

У соседки явно свое представление о гусеницах.

- Я вот тебе пирожков принесла да карамелек - угощайся, - сказала добросердечная Надежда Георгиевна, и мне стало стыдно за свои мысли. Впрочем, как только я закончила ее благодарить и поставила полный чайник на плиту, старушка немедленно села мне на уши, и я почувствовала, что сейчас полностью отработаю все эти пирожки и карамельки.

- Сейчас Ирка звонила из Серова. Поздравляла, спрашивала, куда ты задевалась. Я сказала, что ты опять пишешь.

Я скромно улыбнулась.

- Так вот, у ней все уже точно с этим жильцом решилось - он въедет в квартиру сразу после Крещения.

Далее Надежда Георгиевна очень долго и подробно рассказывала мне о своей жизни с "дедом" - так она называла своего мужа Антипа Петровича, я слушала ее невнимательно, правда, измученная память все равно фиксировала образы, щедро раскиданные в ее речи: "бегаю, как кот в дыму" (это она перед праздником), "худая, будто спица бесформенная" (это опять про меня) и так далее, и еще дальше.

Я была рада, что Надежда Георгиевна уходит. В тарелке с пирожками остался только жирный след, а смятые карамельные фантики с налипшими осколками конфет уже перекочевали в ведро.

На часах светилось 23.11. И я была совершенно одна. Не считая Шумахера, конечно.

Снова зазвонил телефон, я схватила трубку и услышала уже пьяный голос московского редактора.

- Я обзваниваю всех, - гордо сказал он. - И для тебя не будет исключений.

Мы с ним довольно мило покалякали - он сказал, что я могу писать про танки или первого паровозострои-теля, неважно. Ему интересно все, что выходит из-под моего пера.

Ясный перец, мне пришлось его поблагодарить и пожелать счастья в Новом году и во всех последующих. Потом трубку выхватила жена редактора и, немилосердно акая на московский манер, поздравила так цветисто, что мне даже в нос шибанул какой-то букетный запах.

Потом позвонили родители, несколько старинных друзей и полузабытые родственники, чьи голоса пахли нафталином.

И ни одного Вадика.

Ровно в двенадцать я налила себе стакан воды и выпила его, давясь обидой и холодом.

Уже совсем в другом году позвонили в дверь. Я побежала открывать и увидела елку в игрушках и Вадика в подпитии.

- Откуда дровишки? - спросила я, закамуфлировав радость.

Вместо ответа Вадик аккуратно положил елку на пол и обнял меня. Стеклянные шарики звенели под лапками Шумахера, а я приняла такое же положение, что и елка, но в своей спальне и со своим - любимым, вопреки инциденту, - мужем.

Вот так мы вошли в последний год тысячелетия - лежа, занятые делом и телом.

- На какой ты странице? - спросил Вадик вечером первого января, и я ответила: на сто семидесятой.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ СЛОМАННАЯ СВЕЧА

23.

При дневном освещении и солнечной погоде… Глаз сам собою выхватил эти слова из череды других - эти слова хотелось читать и перечитывать, а все остальные - забыть, не трогать, не смотреть, не вспоминать.

Но все равно ведь придется читать, сколько ни фокусируйся на невинном начале.