Перевал Подумай

Он машинально отодвинулся в сторону: теперь перед ним тем же бесцветным огнем полыхал небольшой куст стланика. Стало жарко. Где-то дальше в кустах пронзительно, как милицейские свистки, верещали бурундуки.

Синяев обеими руками потер виски. Так…»

…Вержбловский сказал:

— Все равно вас выгонят, можетё верить слову. Сегодня или завтра — велика разница? А я предоставлю вам возможность вполне приличного заработка. Рискованно, конечно…

Кажется, он в конце концов согласился взять и спрятать до времени украденное золото? Да, именно так. И все это было еще до того, как за Вержбловским и тем шофером… как там его… Панцюра, Танцюра… пришла милиция. Синяев в это время уже вышел из квартиры Леопольда Казимировича… Танцюра задержался. А дальше… Дальше он стоял за углом дома… бежал куда-то… очутился здесь…

Теперь все. Вспоминать больше нечего.

Кто-то дунул в лицо пустынным неутолимым жаром. Синяев окончательно опомнился. Стало жутко. Вокруг бушевал пожар. Неудержимый от давней суши. Извилистыми ручейками, как пролитая вода, огонь катился вниз по склону. К городу. К кварталам новых домов со слепыми, без стекол, окнами. Оттуда никто не увидит опасности. Что теперь делать?

Синяеву показалось, что город беззащитен, как муравейник.

Спасать… Скорей спасать всех! Друзей, врагов — неважно. Всех. Людей.

Синяев вскарабкался на самый высокий камень, качаясь, встал на его ребро. Лишь бы увидеть, куда бежать. Но вокруг огромной дугой растекался огонь. Концы дуги перехлестнули через гребень сопки и скатывались куда-то к морю, а центр — ревущий, стреляющий горящими ветвями, мчался прямо на город.

Теперь огонь уже не притворялся бесцветным. Он был красным, рыжим и даже голубым — там, где горели тонкие ветви лиственниц. Облака белого лесного дыма скрыли дома внизу.

Синяев уже не отдавал себе отчета в происходящем. Руки его сами собой хватались за ломкие обгорелые ветви стланика, ноги проваливались в седой пепел сгоревшего мха, скользили по камням…

Неизвестно, как он выбрался на небольшую каменистую осыпь. Заметил это потому, что к ладанному запаху дыма прибавился едкий запах горящей резины — это от раскаленных камней тлели подметки ботинок.

Осыпь была короткой. Дальше идти некуда.

Синяев забыл о городе, о людях. Теперь внутри остался один вопль; жить! Но он задыхался. Дым настиг его раньше, чем огонь. Ему казалось, что он бежит, а на самом деле он кружил около одного и того же камня. Снова и снова. Ноги все медленнее переступали, все уже делался круг.

И тут к ровному гулу огня прибавился еще какой-то звук. Синяев мгновенно припал к земле. Звук стал настойчивей и ближе: «Бульдозеры… Это идут бульдозеры! — дошло до его сознания. — Там люди, они спасут меня!»

Он уже не чувствовал ожогов, не замечал дыма. Его гнала вперед одна мысль: к людям, к спасению!

Вот кончилась осыпь. Теперь перед ним целый лес сгоревшего стланика. Издали кажется, что узловатые кусты стоят, как прежде, но только тронешь — рассыпаются в пепел. Это лишь тень леса.

Синяев почти не замечал окружающего. И когда вдруг на него надвинулся дымящийся вал земли, веток и мха перед ножом бульдозера, он даже не отбежал в сторону. Он цеплялся за тлеющие коряги, карабкался, падал.

Бульдозер успел остановиться. Водитель испуганно выглянул из кабины:

— Ты что, от дыма угорел?! Куда под нож лезешь?! — Хотел добавить пару крепких слов, но осекся.

Человек в обгорелой одежде, со странным, застывшим в улыбке лицом, хватался руками за машину и, видимо, даже не чувствовал жара. Глаза его бессмысленно блуждали.

Чьи-то руки подняли Синяева, понесли. Из бездны сознания выплывали какие-то образы, обрывки мыслей, он пытался что-то сказать. Ему казалось, что он даже кричит. Но на самом деле губы на обожженном лице шевелились почти беззвучно…

* * *

Валя вышла на улицу, еще не зная, куда пойдет. Весенний день долог. Многие уже возвращались с сопок, неся букеты мерцающих рододендронов — их цветы хороши именно в сумерки. Валя тоже любила бродить по окрестным сопкам, и ей захотелось увидеть эти неповторимые цветы самой — близко. Недавно она нашла место, где их было много… Кроме нее, там не бывал никто…

Она шла по тропинке над морем, туда, где среди мертвого камнепада притаилась зеленая полянка. Вся она принадлежала одному дереву. Много сотен лет тому назад на вершине сопки, где и расти-то ничего не должно, выжила лиственница, но подняться ввысь так и не смогла.

— Зимние штормы срезали вершину, и от всего дерева уцелел только могучий ствол с одной-единственной ветвью, зато в ней словно сосредоточилась вся душа дерева. Иглы на ветви были длиннее и пушистее обычных, и цвет иной — слегка синий, прозрачный. Корни лиственницы раздробили окрестные камни, вода и ветер помогли им, и теперь рядом с деревом тянулась к небу молодая лиственничная поросль и цвели диковинные по высоте рододендроны. Многоцветковые их грозди слабо светились в сумерках.