Перевал

— И зачем я их встретил на этой проклятой переправе? И с машиной черт меня дернул! Шли бы, как другие беженцы, может, и остались бы живы. А-а, если бы, если бы… Что же получается, Евдоким? Ты скажи, дорогой комиссар, что получается? Не можем защитить от этой сволочи своих жен, детей… Что же это они нас бьют и бьют и гонят все дальше? И гибнут беззащитные люди, а мы не можем ничего поделать.

— Ну это ты зря, Андрей. Вспомни Москву, Тихвин, тот же Ростов.

— Все помню. Но ведь опять отступаем. Вот в трех километрах родная станица Раздольная. Могила отца и матери здесь… А какая земля! Не зря казаки говорят: «Воткни оглоблю — бричка вырастет». — Севидов наклонился, сгреб обеими руками горсть земли, помял ее, поднес к лицу, понюхал. — И все это я вынужден оставлять фашистам! Как трудно, Евдоким! Как тяжело… — Потом, глядя в глаза комиссару, спросил: — Скажи, Евдоким, сколько можно? Ведь опять отступаем.

— Вот именно, сколько можно? Так и в приказе товарища Сталина сказано: отступать дальше — значит загубить себя и загубить вместе с тем нашу Родину. После Москвы все думали, что погоним немцев. А потом вдруг — Крым, Харьков, и вот мы на Маныче. Самое страшное — это когда падает дух солдата, пропадает уверенность. А враг только и рассчитывает на трусость, панику, растерянность. Поэтому приказ Сталина — суровая, даже жестокая, необходимость. Это чрезвычайная мера. К такой мере партия однажды, в восемнадцатом году, уже была вынуждена прибегнуть. И между прочим, тоже в связи с событиями на Южном фронте. Тогда было постановление ЦК «Об укреплении Южного фронта».

— Ты вроде меня агитируешь, комиссар.

— Да нет, — задумчиво ответил Кореновский. — Ты ведь знаешь, Андрей, я немало повидал. Не раз сам на волоске от смерти был…

— Да что ты передо мной исповедуешься? — с досадой спросил Севидов.

— Я не о себе. Я о наших людях. Как можно победить коммунистов? Убить можно, люди они обыкновенные — из плоти и крови человеческой. Но победить нельзя.

— Опять взялся агитировать?

— Не агитирую, а думаю, Андрей. Я думаю, что́ мы должны сделать, чтобы каждый солдат, не только коммунисты, душой понял суть нового приказа? Ведь очень нелегко поднять моральный дух бойца, когда отходим и отходим… Но мы обязаны это сделать.

Севидов, конечно, понимал суровую необходимость приказа, понимал острую необходимость поднять боевой дух бойцов и командиров. И все же некоторые слова приказа вызывали внутреннюю горечь…

— Послушай, Евдоким, — пытаясь сдержать волнение, заговорил Севидов, — вот мы с тобой обороняли Ростов, твои ополченцы ушли последними. Много в твоем полку осталось людей после Ростова?

— Не густо.

— И что же, все они пошли за паникерами и оставили Ростов без серьезного сопротивления?

— Но были и трусы и паникеры, согласись, Андрей.

— Согласен, были. Но мы были к ним беспощадны и до этого приказа. — Севидов умолк, что-то вспоминая. — Ты знаешь, Евдоким, у меня все время перед глазами стоит одна картина, свидетелем которой я был под Войновкой. Немцы почти окружили остатки моего полка. Я приказал отойти на новый рубеж, чтобы спасти хотя бы часть людей. Мы отбивались как могли. Случилось так, что я оказался в воронке. Какой-то солдат, белобрысый, почти ребенок, был рядом. Он быстро насыпал бруствер у кромки воронки. Лежим отстреливаемся. Э-э, да что там говорить, — вздохнул Севидов. — Словом, убили того солдата. Я не знал его фамилии. Хотел забрать документы. Еле-еле сумел перевернуть парня на спину, потому что вцепился он руками в землю. Так вцепился, словно сросся с землей. А фамилия солдата была обыкновенная — Сидоров. Белобрысый, курносый, совсем мальчишка. Он часто встает перед моими глазами. Я еще тогда подумал: этот Сидоров уже не сделает ни шагу назад… Но мало ненавидеть врага и желать победы. Надо иметь силу, чтобы добыть победу.

Наши бойцы все время наталкиваются на немецкое железо. Всюду железо, железо, даже награды у них, черт побери, называются Железный крест. Вот я все с этим Хофером сталкиваюсь. Получается вроде дивизия на дивизию. А что у меня за дивизия? Одно название. Полки что батальоны, а батальоны — меньше штатных взводов. Снарядов нет. Были бы сегодня у Боброва снаряды, сколько фашистских танков мог бы он угробить! Да будь я в сто раз храбрее и отважнее, все равно не смогу остановить танки врага, если мне нечем стрелять. Ты пойми, Евдоким, нам надо по-деловому разобраться, как выполнять этот приказ «Ни шагу назад!».

— Теперь ты вроде меня агитируешь, — грустно усмехнулся Кореновский. — Только не пойму за что.

— Какая тут агитация! Обидно, понимаешь, Евдоким. Конечно, мы победим. Зачем нам жить без веры в победу…

— Вот эта наша с тобой вера должна быть в сердце каждого бойца. И должна быть именно сейчас, когда наступил, наверное, самый тяжелый период войны. И выражаться она должна в стойкой обороне, когда надо умереть, но ни на шаг не отступить. Наш солдат все выдержит, ты же сам говорил…