Перевёрнутый мир

Татуировка (наколка) исполняет у современных уголовников ответственные функции знаковой системы — точно так, как и у первобытных племен. Наколкой отмечается прохождение сквозь тюремные учреждения (разные виды перстней на пальцах), зону (пять точек на запястье), жизненные девизы владельца (четырехлучевые или восьмиконечные звезды на плечах: “клянусь, не надену погон”; те же звезды на коленях — “не опущусь на колени перед ментами”, оскаленная морда тигра — “оскалил пасть на Советскую власть”), статья уголовного кодекса, по которой он осужден (джинн, вылезающий из бутылки, — осуждение за наркотики; кинжал в руке — бакланка, т. е. статья за хулиганство; кот в сапогах — квартирные кражи, т. е. вор-домушник и т. д.), срок (церковь с числом глав или колоколов по числу лет, которые человек отзвонил, т. е. пробыл в лагере до звонка — полностью, до конца срока). Криминолог А.Гуров (Москва) приводит другие в чем-то отличающиеся расшифровки (восьмиконечная звезда — профессиональный вор; сердце, пронзенное стрелой, — вор в законе; паук в паутине — наркомания) (Гуров и Щекочихин 1989). Если это не результат намеренного искажения смысла информаторами (ведь исследователь как-никак офицер милиции), и если не подвели мои информаторы (не все они с большим опытом), то надо заключить, что в разных районах и в разное время татуированные изображения могут приобретать разный смысл, так что изучение этих локальных различий (например, в обозначении наркомании) может способствовать выявлению глубинных связей и районирования преступного мира, т. е. по ним можно проследить формирование локальных очагов преступности. К наколке относятся очень серьезно, этим не шутят. Можно накалывать только то, что тебе положено (принцип: “отвечай за наколку”).

К татуировке примыкает другое уродование тела — изменение размера полового члена подкожными включениями, обычно из пластмассы, — шариками, шпалами и даже осями с насадкой колесиков по бокам (эти колесики торчат снаружи). Уголовник убежден, что такое оснащение члена усиливает его сексуальную привлекательность — повышает наслаждение, доставляемое им женщине. Очень похожие приспособления — “ампаланги” Н.Н.Миклухо-Маклай описывал у малайских племен.

Сближает уголовников с дикарями и любовь к украшениям, особенно к блестящим, металлическим; ожерельям и медальонам на цепочках, перстням, браслетам. Особенной популярностью пользовались ансеры — браслеты с пластинкой, на которой выгравировано какое-нибудь изречение на латыни или английском. Их специально изготовляли в лагере. Воры, да и мужики, старались раздобыть себе застежки-молнии и вшить их во все пригодные для этого места униформы — ширинку, карманы куртки и брюк.

Далее, поражает отмечавшаяся в литературе бедность, убогость блатного жаргона, выражающего сотни понятий и оттенков каким-нибудь одним словечком, например оценочным ништяк (ничего) или нецензурным глаголом, заменяющим чуть ли не любой другой (он может означать “ударить”, “украсть”, “длительно возиться” и пр.). А многое выражается просто междометиями и бранью. Это поистине словарь Эллочки-людоедки.

Уголовники демонстративно прокламируют некое несуществующее на деле особое почитание матери (“не забуду мать родную”) — отец не упоминается. Оскорбление матери — тягчайшее из оскорблений (матерная брань). Даже традиционное русское ругательство из трех слов нередко в диалоге вежливо заменяется другим, эвфемистичным: “не “…твою мать!”, а “…твою б…!”. На место матери собеседника подставляется его мимолетная “подруга” — тяжесть оскорбления снимается. Кое-где даже избегают в драке бить по татуировкам со словом “мать”. Во всем этом проглядывается нечто очень архаичное.

В уголовной среде очень распространены суеверия — надежда на амулеты, опасения сглаза, вера в “легкую руку” и т. п.

В чем причина всех этих сходств с архаическим или даже первобытным обществом? Многие объясняют все аномалиями в психической сфере, индивидуальным примитивизмом психики лиц “с отклоняющимся поведением”, оказавшихся в уголовной среде, — тем патологическим примитивизмом, который, с одной стороны, привел их к асоциальному поведению, а с другой — обусловил многообразное сходство с детьми и дикарями.