Перевёрнутый мир

А вообще было не до шуток. Шел 1962 год. Были резко повышены цены на мясо-молочные продукты и в то же время снижены трудовые расценки. В Новочеркасске в связи с этим прошли забастовки и демонстрации, подавленные силой оружия. Войска стреляли в народ, было несколько десятков убитых, много раненых. На центральной площади стены зданий были выщерблены пулями. Нескольких рабочих-“зачинщиков” судили закрытым судом и расстреляли. Появившуюся после всего этого в свободной продаже колбасу горожане называли “кровавой”. Работать было трудно, хотелось скорее уехать.

Срок экспедиции уже истекал, когда в раскопе засверкали золото и бирюза. Сокровища оказались исключительно ценными. Пока наш фотограф делал снимки, я вызвал милицию. Вызывать КГБ не потребовалось, они прибыли сами. Дал телеграмму Начальнице. Мой молодой помощник (ныне известный ученый) сказал: “Вот обрадуется! Машиной не машиной, но чем-то уж точно наградит”. Я невесело улыбнулся: “Насколько я успел ее узнать, этого ждать не приходится. Она примчится меня увольнять”. — “?!” — “Ведь она всю жизнь мечтала о подобном открытии, а досталось оно не ей. Ее при открытии не было”. — “Так ведь экспедиция ее, документ на право раскопок у нее”. — “Да, но открытие числится не за тем, у кого документ, а за тем, кто реально руководил раскопками. Она это понимает, и в этом моя беда”. Не веря моим опасениям, помощник все же спросил: “А вам нужно это золото?” — “К чему? Не моя тема”, — “Значит, если потребует, отдадите ей и уедете. Чего же вам беспокоиться?” Я пояснил: “Рад бы, но нельзя. Ведь мое увольнение ей надо будет как-то мотивировать, а с ее нравом… После моего отъезда что ей стоит создать искусственные основания? Пару раз копнул не там — уже грубое нарушение, дисквалификация. Потом не отмоешься. Нет, надо доводить дело до конца”.

Назавтра приехала Начальница — туча-тучей. Остановившимся взглядом вперилась в золото, потом отозвала меня в сторону и сказала: “Вот что. Мы с вами не сработались. Я не могу доверить вам дальнейшее руководство. Забирайте с собой своего помощника и немедленно уезжайте, передав мне всю документацию”. Я сказал, что это исключается. За день до открытия — куда ни шло, а днем после открытия нет. Поскольку я в штате, то увольнение — только через дирекцию в Ленинграде, а я, пока суд да дело, закончу работы. “Ах так, тогда с сегодняшнего дня, — объявила она, — я перестаю платить деньги вашим рабочим”. Я созвал рабочих и сказал, что экспедиция не в состоянии долее оплачивать их работу, но кто согласен работать бесплатно, могут остаться в качестве моих личных друзей. Все захотели остаться и разошлись по рабочим местам. “Тогда, — выложила она последнюю карту, — я заявляю в КГБ, что вы вели антисоветские разговоры, возмущались расстрелом демонстрации”. Я был несколько озадачен таким поворотом и сказал: “А я-то раньше не верил слухам о вас, что доносы строчили”. — “Напрасно не верили, — отвечает, — в свое время я многих посадила. Фигуры были не вам чета!” И стала перечислять, загибая пухлые пальцы. Ни дать, ни взять — ласковая бабушка из детской потешки “Ладушки”: кашку варила, деток кормила; этому дала, этому дала, а этому (мизинцу) не дала. “А с вами и подавно справлюсь”, — свирепо закончила она, и на меня глянули волчьи глаза. “Что ж, — говорю, — сейчас не 30-е годы и даже не 50-е. По одному доносу не сажают. Разговор окончен”. И прошу милиционеров (они знали только меня) удалить посторонних.

Тут Начальница базарным голосом начинает кричать, что вот, де, уже незаконно сделаны цветные снимки сокровищ! Что снимки эти представляют государственную ценность! Что они могут ускользнуть на Запад, так как здесь есть люди, связанные с Западом! Что она требует выдачи фотоснимков ей (это она, чтобы лишить меня возможности что-нибудь опубликовать). Услышав такие речи, незаметный человек предъявляет удостоверение, просит меня сдать ему все пленки, а фотографу говорит: “Прошу следовать за мной!” — и мы остались без плёнок и без фотографа.

Откровенно говоря, я думал, что возможность доноса — пустая угроза, что отнятием пленок дело ограничится. Но скоро выяснилось иное. Как мне позже рассказал сотрудник экспедиции, которого она, запугав до смерти, взяла с собой как свидетеля, она отправилась с ним к самому большому в Новочеркасске начальнику КГБ. После событий в городе это начальство в нем переменилось. Вот этому новому начальнику она стала, пылая праведным гневом, повествовать о моих антисоветских высказываниях. “Я как коммунист и патриот не могла стерпеть…” Начальник слушал спокойно, а потом тихо так сказал: “Вы думаете, мы не в курсе того, что за спор возник в экспедиции, и не понимаем, чем вызвано ваше заявление? Хотите нашими руками расправиться с неугодным сотрудником? Мы иначе представляли себе облик ленинградского ученого. Уходите”. Тотчас освободил фотографа, а через несколько дней вызвал меня, извинившись, вернул пленки. К этому офицеру я проникся уважением: он был явно не из 37 года.