Перевернутый полумесяц

В двенадцати километрах за Манавгатом в глубь страны ответвляется неказистая дорога, одна из трех, что пробиваются от моря через хребет Тавр на анатолийское горное плато. Дорога резко и смело карабкается вверх и вскоре оказывается среди великолепного соснового леса. Трепетное дуновение, пропитанное запахом сосновой смолы, оживило нас. Каждая из этих черных сосен являла тут собою чудо жизни. С неприветливых камней сосны тянулись вверх, совершенно не прикрытые хвоей, которая могла бы сохранить им летом влагу.

Мы уже было смирились с мыслью, что часть ночи нам придется бодрствовать за рулем, как вдруг у дороги откуда ни возьмись появилось местечко как раз для двух машин, будто специально созданное для бивака.

— Тут даже дрова есть, значит разожжем костер… Ну и варвары же, однако! Подите сюда!

Присев на корточки, Роберт ощупывает ствол сосны.

— Мирек, будь добр, прихвати с собой фонарик!

Кто-то воткнул в ствол топор и вырвал огромный клок коры вместе с куском древесины. И, словно не довольствуясь этим, опалил рану огнем, раздражая дерево.

— А вверху — взгляни на эти дыры от веток! Их вовсе и не обрезали, просто выломили целиком сук. Вот они, ветки, лежат нетронутые. Зачем же уничтожили дерево, разве в Турции так уж много деревьев?

Утром оказалось, что это не единственное погубленное дерево. В лесах на склонах Тавра бесчинствуют, как безумные, сборщики смолы. Едва дерево подрастает, они отламывают у него ветки. Затем вырубают в стволе кусок древесины и опаливают рану огнем, чтобы дерево пустило больше смолы. Безжалостно поступают они и после того, как рана затянется. Рядом вырубают следующую, потом еще и еще, вокруг всего ствола, и так до тех пор, пока не перережут последний путь сокам, а следовательно, и жизни. Убитое таким способом дерево засыхает на корню, но продолжает стоять, пока его не сломает ветер. Куда оно упадет — это уж его печаль, потому что до него больше никому нет дела. В здешних горах живет слишком мало людей, чтобы использовать все сухие деревья на топливо. А вытаскивать столько дров по крутым склонам на дорогу, которая годится разве только для того, чтобы ломать машины, никому и в голову не придет. Пока в стране еще немного лесов, к которым ведут хорошие дороги. Там лес вырубают подчистую.

Сколько раз в этот день нам попадались источники без капли воды! Встретилась пустая, разваливающаяся деревня. Высохла вода, люди ушли. Уничтожены старые сосны, и очередь дошла до молодых.

Нужно же было добраться до самого Тавра, чтобы в полной мере ощутить весомость знакомых слов — турецкая экономика.

Первый перевал находится на высоте шестисот пятидесяти метров над уровнем моря, потом спуск, а затем уже начинается самое главное. Горы до небес, дорога узкая и разбитая, повороты такие, что нам едва-едва удается их одолеть с одного захода. Поворотов столько, что обозначать каждый в отдельности нет никакого смысла. Широта турецкой натуры здесь проявилась полностью. На щите написали: «Тегликели вирайлар» — «Опасный поворот», внизу добавили: «40 км», а теперь водитель выкручивайся, как знаешь. К чему стремился, то и получай, карта тебя предупреждала, что этот подъем — вспомогательная дорога, карта не скрывала от тебя, что все окрашенное в коричневый цвет — знаменитые горы Тавр.

За все время от восхода солнца мы встретили только две машины. Вот, вероятно, почему высоко в горах еще растут тихо и спокойно сосны, дубы и великолепные пихты… Стоп! А пихты ли это? Хвоя на них густая, твердая, удивительно пушистая. Толстые шишки торчат среди иголок, как свечки, ветви многолетних деревьев раскинулись шатрами, стволы гладкие и светлые… ну конечно же! Ведь это кедры! На таких величественных ветеранов туристы ездят любоваться в Ливан, хотя их там всего-то несколько сотен.

В пятидесяти километрах за Аксеки лес исчез совершенно. Здесь царство засухи. Земля напоминает выжженную степь, в которой лишь кое-где торчит несколько пожелтевших стеблей травы.

Но нет, это не трава! По каменистой земле бредет несколько человек, видимо семья. Чуть поодаль вторая, третья. Мужчины, женщины, дети с серпами в руках подрезают эти редкие стебли — горную пшеницу. Тщательно складывают они колоски в кучку — голодный урожай гор. Глядя на это поле — в нем по меньшей мере добрых два гектара, — на жалкие плоды «жатвы», мы начинали сомневаться: а собрали ли здесь хотя бы столько зерна, сколько весной было брошено в землю?

Некоронованный город царей

— Как же его называли греки? Иконон, Оконос… что-то связанное с иконами…

— Иконион. А в эпоху римлян — Икониум, до тех пор, пока там не стал проводить свой отпуск император Клавдий. В честь него Икониум переименовали в Клавдикониум. Серьезно! Римляне тоже страдали культиком!

— Это они, вероятно, унаследовали от Александра Македонского. Он ведь только сам лично основал штук двадцать Александрии Хорошо еще, что умер тридцати трех лет, а то нам теперь пришлось бы ездить из одной Александрии в другую.