Перевод показаний

Снова к окну. Я говорю, что она глядела не на меня, а в окно, и я не на нее, а тоже в окно, и я ощущал ее запах, знал ее, хоть прикоснуться к ней, да, коснуться ее и прижать к себе, конечно. В ночное небо, мы смотрели в него, да, я выпрыгнул бы отсюда, разорвал облака, что у нас за жизнь, люди исчезают, ну и лети, если тебя толкнули так, как эта женщина, которая думает, что я только поэтому здесь, я и без нее мог бы понестись навстречу смерти, выпрыгнуть, смерть это бегство, смерть означает теперь – безопасность, покой, покой, я бы прыгнул прямо отсюда, если б она поглядела на меня определенным образом, если бы только она так на меня поглядела, определенно, я прыгнул бы и разорвал облака, определенно сделал бы так, это определенный факт, да, мадам-коллега, любовь моя, товарищ-коллега, ну как ты нынче, в этот вечер, bonne nuit тебе, buenas noches,[1] хорошо, что мы еще живы, привет, привет, это здорово. Может она чего-то хочет от меня, я не знаю, не знаю, что это, что я должен сделать и сказать, что я могу сделать, я не устраиваю революций, в этом все дело, не знаю, выжить до старости, это только естественно, вот так, чем мы, отдельные люди, и занимаемся, человеческие существа, любовь моя, ей невыносимо быть со мной, я вижу в ней это, ей не

оскорбительно для нее, я оскорбителен, для нее

И все равно ничего не может сказать, поговорить со мной, почему не может, не говорит со мной, мы так долго вместе, через столько прошли за эти многие, многие недели-и ничего, с кем она повстречалась, она с кем-то встречалась, конечно, встречалась, а может и нет, может и не встречалась, кто она – богоподобное существо, женщина земная и небесная, женщина с планеты Марс, чье тело я знаю так хорошо, знающая и мое тело

Я дрожал, уже трясся, дрожал, один, да, что случилось, сказал я, когда она дала мне сигарету, а другую взяла себе. У нее были сигареты. Одну дала мне, а другую себе, самой. Но может быть, мы покурим, покурим вместе, мы делали так, курили одну сигарету, вместе. Теперь отдельно, одна мне, другая себе. Для меня это имело значение. Я мог разозлиться. Конечно. Но нет. Я мог расстроиться, но не расстроился. Давайте внесем тут ясность. Я исполнял работу, какая была необходима. Работу, которую я исполнял, это могу сказать, она не одобряла. Сама мне так говорила, она не имеет никакого значения в мире, который мы с ней делим, так она говорила. Значения. Она говорила смысла, никакого смысла. А что такое смысл? Кто может сказать, что имеет смысл, что не имеет. И то, и это, оба имеют смысл, они сами и есть смыслы, не знаю, так она говорила. Я слушал не очень внимательно, был сердит на нее, какой еще выбор, как будто он у меня был, не было у меня никакого, и ни у кого из нас нет. Да, сердился, но не так на нее, как на инфантильность ее поступков, ее доводы были инфантильны, я ей так и сказал, и еще о том, как это было необходимо. То, что мы делаем, это необходимая работа. Я сказал ей, В этом нет ничего плохого. Для нас это ценно, может в таком-то смысле это и ложь, ты говоришь о смысле, а разве есть какой-то смысл в этом мире, в нем даже общности нет, ты думаешь, в нашем мире есть общность? Это инфантилизм.

Она сказала, Это я инфантильна?

Не ты.

Ты сказал, что я инфантильна, вот что ты сказал

Что?

Ты сказал это, что я инфантильна?

Да, о том, что ты говоришь, это инфантильно.

Это твое высокомерие, бездумность.

Я не высокомерен, нет во мне высокомерия

В тебе нет высокомерия, она улыбнулась.

Не того, о котором ты говоришь

Тогда какое же, какое тогда? Ты же что-то в имеешь виду, так что это?

Я тебя не понимаю.

Что-то ты же имел в виду.

Ничего.

Тогда это бессмысленно.

Ничего из того, что мы делаем, ничто из этого не осмысленно, ничто, ничего. Ты что-то видишь в этом, а я ничего.

Ты ничего не видишь, да, ничего, ничего, что могло бы быть дурным. Ну еще бы. Этим вы и оправдываетесь, это же основа основ, так мы оправдываемся, что же в ней может быть неправильного, ничего не может. Мы же должны подлавливать людей. Это хорошо, хорошо для человечества, хорошо для всего мира. Это приближает нас к свободе, уловление людей.

Я понял, что во всем этом дурно, сказал я, дурен сарказм, который ты пускаешь в ход

Я обращаю его на себя. На себя. Против тебя я никакого сарказма в ход не пускаю. Мы обязаны расставлять людям капканы. Что в этом правильного и хорошего.

Эти люди совершают проступки.

Все люди совершают проступки.

Но эти – наши коллеги. Они злоупотребляют дискреционной властью. Есть проступки и проступки

Проступки они проступки и есть.

Их проступки серьезны.

Ты знаешь, что они делают, эти люди-коллеги.

Люди-коллеги, да, я знаю, что они делают.

Ты? Ты знаешь что они делают?

Я уже сказал.

Ах, ты уже сказал.

Уже сказал, и еще говорю, тебе, да.

Какой ты храбрый.

Храбрый, потому что разговариваю с тобой? Да, я храбрый, да, еще бы, я все тебе говорю.

Это же коллеги.

Да, и я уже говорил, они злоупотребляют дискреционной властью. Вот это они и делают. Да, они коллеги. Возможно, ты об этом забыла. Знала, знала, да вдруг и забыла.

А ты не забыл?