Перевод с подстрочника

Олег слушал Зару, глядел в её потемневшие от гнева большие глаза, и думал, что напрасно искать в ней что-то, кроме упорного стремления выйти замуж, родить и воспитать как можно больше детей (коштырские семьи даже в столице были многодетными). Ради этого она готова угадывать и исполнять любые его желания, для этого даны ей одаренность в любви и интуиция. Но если для Полины его мнение имело значение хотя бы как то, с чем она спорила, а он мог надеяться хоть иногда открывать для неё что-то новое, то для Зары все его слова (если только они не относились к перспективе брака и деторождения) были заведомо пустым звуком – поэтому ей так легко было с ними соглашаться – ничего нового для неё в принципе быть не могло. При всей её податливости и готовности меняться под него Олег был для неё лишь инструментом в реализации её предназначения, от которого её не могло отвлечь ничто. Мужчин, даже коштыров, ещё можно было соблазнить новыми идеями и теориями, но женщины – такие, как Зара, – были неколебимой опорой тысячелетней неизменности коштырского мира, в котором время никуда не шло, долгими веками цепенея на жаре, а человек медленно продвигался сквозь него, постепенно стираясь до старости и смерти.

На следующий вечер они услышали с улицы крик. Выглянув в окно, увидели, как двое в форме волокут из-под тутовника к машине козопаса, а третий тянет за собой на верёвке упирающуюся козу. Пастух то сопротивлялся и вырывался, то повисал у них на руках. Дотащив наконец до машины, один из милиционеров схватил козопаса за волосы и дважды ударил головой о капот. С окровавленным лицом пастуха затолкали в заднюю дверь, туда же засунули и козу. Хотели взять и вторую, но она сорвалась с привязи, ринулась, наклонив голову, прямо на милиционера и, когда он расставил руки и ноги, чтобы остановить её, проскочила у него между ног и унеслась, подкидывая на бегу зад, по пустой улице.

Олег вспомнил, как рассказывал Касымову, что козопас, похоже, наблюдает за ним, и Тимур сказал: «Разберемся». Стало не по себе. Точно сквозь жару потянуло ледяным сквозняком, и пот на спине и под мышками сделался холодным.

После четвёртого или пятого пива в кафе на бульваре Печигин обычно утрачивал потребность удерживать зрение в фокусе, и оно расплывалось, теряясь в ярусах пронизанной светом, сочившейся солнцем листвы, дающей слабую сквозящую тень. Изредка эта тень приходила в движение, и тогда его распаренной кожи прохладной невидимой рукой касался ниоткуда возникающий ветер, настолько неожиданный в каменной неподвижности жары, что безо всякого усилия верилось в присутствие в воздухе незримых существ, задевавших Печигина на лету. Во всяком случае, блаженство, приносимое этим прикосновением, было совершенно неземным, и Олег подумал, что только почти невыносимой жизнью – такой, как в жару в Коштырбастане, – можно наслаждаться самой по себе, не нуждаясь ни в каком смысле. Для счастья здесь достаточно лёгкой тени, ветра и холодного пива. Или горячего чая с сахаром вприкуску, как пили старые коштыры. Он достал свою тетрадку и, положив её на столик, записал, что климат решает здесь за правительство задачу сведения к минимуму потребностей населения. Закрыв тетрадь, поймал на себе взгляды двух сидевших по соседству девиц студенческого вида. После появления на телевидении его теперь часто узнавали на улицах, особенно молодые. Ту передачу несколько раз повторяли по разным программам. Как-то, переключая ночью каналы, Олег сам попал на неё и не сразу узнал себя в свободно говорящем по-коштырски человеке, успевавшем между ответами на вопросы уминать большие куски халвы. Он с удивлением всматривался в себя, озвученного закадровым переводом, и хотел даже разбудить лежавшую рядом Зару, чтобы она обратно перевела ему его слова на русский, но пожалел её: завтра ей было вставать в первую смену.