Звёзды, не бойтесь, приблизьтесь.
Я знаю, как вам одиноко.
Как холодно в вашем глухом и пустынном
космосе. Я вижу вашу зябкую дрожь
на сквозняках, задувающих из чёрных дыр,
на ледяных галактических ветрах,
бросающих вам в глаза пыль метеоров,
прах умерших планет, пепел сгоревших миров.
Я слышу, как воют в ушах эти громадные ветры,
шевеля мои волосы, донося
до меня вместе с гулом бездонных пространств
слабый хор ваших голосов, разнородных, невнятных,
и всё-таки я различаю в нём ваши жалобы, ваш
плач о неизбежном конце. В вашем космосе всё неизбежно.
Лишь я, человек, вношу дыхание свободы. Но оно вас не достигает.
Я хотел бы согреть вас, подышав на вас так, как я дую
на замёрзшие пальцы. Но вы чересчур далеко,
на верхушках мачт мироздания,
на вантах и реях флотилии ночи, идущей ко дну
в узком проливе рассвета.
Особенно ближе к утру, в тусклых сумерках, мне понятен
ваш страх перед смертью. Я в точности знаю,
как вам предстоит умирать: пропадая
за горизонтом событий, на прощание
вспыхнув сверхновой, потом превратиться
в дрожащего белого карлика, кутающегося в складках
негреющей чёрной материи, дырявой,
как рубище каландара. И дальше темнеть и сжиматься
до чёрного карлика, чтобы пропасть
окончательно, без следа и без памяти,
без детей и цветов на могиле.
Астрономам всё это известно наперёд, но они
ничем не могут помочь вам. Приходите
ко мне – ты, Вега, ты, Сириус, ты, Альфа Центавра, ты, Бетельгейзе!
Я дам вам тёплые бухарские халаты и носки из верблюжьей шерсти,
напою вас имбирным чаем с алычовым вареньем,
и с кизиловым вареньем, и с вареньем из лепестков роз…
А может быть, водки? Согревает отлично.
Или там у вас в космосе предпочитают коньяк?
А ещё есть у меня настойки на травах. И полезно, и вкусно,
обжигает гортань, в животе разводит
небольшой и приятный костёр. Мы возляжем
на курпачах, дастархан будет плотно уставлен.
И, согревшись, мы поговорим. Я расскажу вам
о своих заботах – у меня их хватает. А вы мне поведаете
разноцветные повести ваших космических жизней,
галактические илиады и одиссеи.
Обещаю вам выслушать всё до конца со вниманием.
Закончив переводить, Касымов прокашлялся и запел. Он и в Москве нередко пел под гитару, но сейчас его голос, выводивший под дутар незнакомые Печигину коштырские слова, звучал иначе – выше и тоньше, явно на пределе своих скромных возможностей, то и дело грозя сорваться. Тимур закрыл глаза, его лоснящееся лицо было обращено кверху, точно, забыв о слушателях, он мысленно блуждал в тех космических далях, о которых рассказывали стихи. Неожиданно Печигин почувствовал прикосновение к ноге. Сначала ему показалось, что Лейла задела его голень случайно, но она второй раз, чтобы не оставалось сомнений, провела по ней своей ногой в чёрном чулке. Не хотела примириться с тем, что Олег остался глух к её обаянию? В каком индийском фильме она это видела? И тут же Печигин заметил, как, не переставая парить голосом в межзвёздных пространствах, Касымов приоткрыл один глаз и покосился на него и молодую жену. Закрыл снова.