Перевод с подстрочника

Касымов всегда являлся из Коштырбастана нагруженный подарками московским друзьям и знакомым. В тот раз он пригласил Печигина с Полиной к себе, сказав, что привёз для Полины кое-что особенное. Перед выходом они повздорили из-за какого-то пустяка, Полина, как обычно, насмерть стояла на своём, Олег шёл на уступки, признавал её правоту, но, даже добившись своего, она всё равно считала себя обиженной. У Касымова кроме них была ещё одна пара, русский с женой-коштыркой. Муж был крупным чиновником, занимал высокий пост в какой-то правительственной комиссии, у Тимура были с ним важные дела. Весь вечер чиновник нахваливал свою коштырскую жену – она-де и верная, и усердная, и послушная, – а та молча улыбалась, опустив глаза в тарелку, ничуть, кажется, не смущённая тем, что о ней говорят в третьем лице, рекламируя как товар. Печигина чиновник сразу воспринял как необязательное дополнение к Полине, бывшей, конечно, украшением компании, а узнав, что он поэт и переводчик, и вовсе счёл каким-то недоразумением. Подарком, привезённым Касымовым Полине, оказалось традиционное коштырское платье, она сразу захотела примерить, жена чиновника вызвалась ей помочь. Женщины ушли в соседнюю комнату, и Олег окончательно почувствовал себя лишним: его присутствие явно мешало Тимуру и его знакомому обсуждать свои дела. К счастью, женщины скоро вернулись, и Полина в шикарном коштырском платье из переливающегося шёлка и бархата вызвала у Касымова целый фейерверк комплиментов. (Кто бы сомневался!) Чиновник смотрел искоса и, дожёвывая антрекот, мрачно работал челюстями в такт раздававшейся из магнитофона пронзительной коштырской музыке. От этой музыки у Олега разболелась голова, и он засобирался домой, но Полина наотрез отказалась уходить так рано: она была в центре внимания, все ею восхищались, ей хотелось, чтобы это продолжалось как можно дольше. «Хорошо, оставайся, я поеду один». Она сперва растерялась, но потом вспомнила ссору перед выходом, свою обиду и заявила: «Ну и пожалуйста! У меня есть деньги на такси, как-нибудь доберусь сама».

Домой она вернулась на следующий день, ближе к полудню. Кинула в угол смятое коштырское платье, улеглась спать. Выспавшись, пришла к сидевшему на балконе Печигину: под глазами синяки, вид вызывающий. В том, что Полина переночевала не дома, не было, в принципе, ничего исключительного, такое случалось не раз, когда она задерживалась на работе и не успевала на последнее метро. Наутро она всегда так смешно рассказывала о «мистификаторах», с которыми ей приходилось иметь дело (дизайнерах, фотографах, модельерах и прочих гримёрах и парикмахерах реальности), что у Олега не возникало никаких поводов для недоверия. Их отношения основывались на том, что он никогда ей ничего не запрещал. Касымов, правда, был отдельным случаем: «мистификатор из мистификаторов», с одной стороны, с другой, он был очень уж особенным, с каждым приездом из Коштырбастана всё более нездешним (точно являлся с подарками прямиком из сказки «Тысяча и одной ночи»), двусмысленным и будоражащим любопытство. Олег не мог не замечать, что между ним и Полиной проскакивают какие-то искры, но так привык доверять ей, что и на этот раз не стал бы её ни в чём обвинять. Так что возмущение его подозрениями, написанное на её лице, опередило эти подозрения – что само по себе было подозрительно. Но совсем нехорошо сделалось Печигину, когда, гладя Полинину шею, он обнаружил, что цепочки с крестиком, которую она всегда снимала, занимаясь любовью, на ней нет. Пальцы остановились в задумчивости на её ключице, Олег отвернулся в сторону, чтобы не встречаться с ней взглядом, точно это он был перед ней виноват, прозрачная стена мгновенно выросла между ними, и сквозь эту стену Полина пристально вглядывалась в него, пытаясь понять, что случилось. Секунд через тридцать догадалась.

– Забыла! Сняла и забыла! – Полинины глаза расширились преувеличенным ужасом. – У неё замок сломался, когда я танцевала, она вниз соскочила, так что я её насилу отыскала и куда-то сунула… А куда – не помню… Может быть, в сумку?

Ушла, вернулась с найденной в сумке цепочкой. Замок был цел и невредим.

– Ну и что?! Значит, расстегнулся! Так уже случалось! Много раз! Я давно хотела её в мастерскую отнести. Я правду говорю! Почему ты мне не веришь?!

Печигин отворачивался, ему было муторно и нехорошо, он впервые узнал, что выражение «тяжёлое сердце» имеет буквальный смысл: с левой стороны груди что-то набухало, тяжелело и не вмещалось… Он говорил себе, что этого нужно было ожидать, это должно было произойти рано или поздно, и разом обрушившаяся на него закономерность случившегося убеждала его в Полининой измене больше, чем все улики.