Переводчик Гитлера. Статист на дипломатической сцене

«Своей акцией немецкое правительство создало ситуацию, при которой правительства Соединенного Королевства и Франции должны выполнить свои обязательства и поддержать Польшу. Следовательно, если правительство Его Величества не получит от германского правительства удовлетворительных заверений, что германское правительство прекратило всякие агрессивные действия и готово вывести войска с польской территории, то правительство Его Величества без промедления выполнит свои обязательства по отношению к Польше», – переводил я Риббентропу английскую ноту, которую Гендерсон принес с собой. Риббентроп вел себя так, будто не понимал по-английски. Он оставался абсолютно спокойным. И снова, казалось, у него не было полномочий дать ответ, и он ограничился уверением, что передаст это сообщение Гитлеру.

Сразу же вслед за Гендерсоном появился Кулондр и вручил почти такую же ноту на французском языке. Ее я тоже перевел, так как Риббентроп вдруг оказался неспособным понимать и по-французски. Как и британский посол, Кулондр потребовал немедленного ответа, на что Риббентроп мог лишь ответить, что доложит об этом деле Гитлеру. На следующий день, 2 сентября, по британскому и французскому радио передали «Приказ о всеобщей мобилизации в Англии» и «Мобилизация во Франции».

Утром того же дня Аттолико поспешил в министерство иностранных дел. «Муссолини предлагает и Великобритании, и Франции потребовать от Германии и Польши немедленно заключить перемирие», – сказал он на одном дыхании. Предложение Муссолини состояло в том, что фронты должны стабилизироваться на имеющихся позициях, а затем должна быть созвана международная конференция для рассмотрения германо-польских вопросов и других требований по пересмотру границ.

Полчаса спустя он был принят Риббентропом, который задал единственный вопрос: «Были ли ноты, врученные вчера Англией и Францией, ультиматумами или нет? Если были, то не может даже ставиться вопрос об обсуждении итальянского предложения».

До сих пор перед глазами у меня стоит Аттолико, человек не первой молодости, выбежавший из кабинета Риббентропа и устремившийся вниз по ступенькам лестницы, чтобы проконсультироваться с Гендерсоном и Кулондром.

По-моему, ноты, о которых шла речь, были ультиматумами, и я не верил, что мой «класс» соберется снова после вмешательства Муссолини в одиннадцать часов. Однако, к моему удивлению, всего через полчаса после своего ухода Аттолико прибежал обратно таким же запыхавшимся, каким прибегал раньше: «Нет, эти ноты были не ультиматумами, а предупреждениями».

Очевидно, западные державы тоже прибегли к лавированию, как делал это Гитлер в прошлом году и опять лишь несколько дней тому назад.

Во второй половине дня Аттолико снова пришел повидаться с Риббентропом, и у меня появились надежды.

Я так и не смог точно выяснить, как реагировал Гитлер на итальянское предложение. И к вечеру мы узнали, что британское правительство настаивает на освобождении польской территории, оккупированной германскими войсками. В 8 часов вечера меня вызвали в Канцелярию, где подавленный Аттолико сообщил Гитлеру, что британское правительство не примет предложения Муссолини, пока не будет освобождена территория Польши. Он добавил также, что французское правительство явно долго колебалось, соглашаться или нет с итальянским предложением, но, наконец, заняло позицию Великобритании.

* * *

Уже после полуночи позвонили из британского посольства и сказали, что Гендерсон получил из Лондона указания передать в 9 часов утра сообщение от правительства и просит Риббентропа принять его в министерстве иностранных дел в это время. Было ясно, что это сообщение не может содержать ничего приятного и что это может быть настоящий 214 ультиматум. Поэтому Риббентроп не проявлял никакого желания принять утром британского посла. Я случайно оказался рядом с ним.

«На самом деле вы вполне могли бы принять британского посла вместо меня, – сказал он мне. – Просто спросите англичан, устроит ли их это, и скажите, что министр иностранных дел не может принять их в 9 часов». Англичане согласились, и я получил указания принять Гендерсона наутро, то есть через пять часов, так как было уже 4 часа утра.

В воскресенье 3 сентября 1939 года после напряженной работы последних нескольких дней я проспал, и пришлось взять такси, чтобы добраться до министерства иностранных дел. Пересекая Вильгельм-плац, я видел, как Гендерсон входил в здание. Я воспользовался боковым входом и ровно в 9 часов стоял в кабинете Риббентропа, готовый принять Гендерсона. О приходе Гендерсона объявили, когда часы били девять. Он вошел с очень серьезным видом, обменялся со мной рукопожатием, но сесть отказался и остался торжественно стоять посередине комнаты.