Переводчик Гитлера

Риббентроп проводил Молотова в свое бомбоубежище. Я не присутствовал при их беседе, так как добрался в «Адлон», как раз когда налетели англичане, но Гитлер рассказал мне о ней на следующий день. Как я и ожидал, это было в основном повторение прочих дискуссий, хотя на этот раз Молотов оказался более словоохотливым и проявил интерес к Румынии, Венгрии, Югославии, Греции и Польше, а также к Турции и Болгарии. Риббентроп был поистине потрясен замечанием насчет интереса России к прибалтийским странам. Они с Гитлером постоянно ссылались на это замечание во многих последующих беседах, в которых я принимал участие, когда старались доказать, что поладить с Советским Союзом было просто невозможно. Молотов в этой связи также представлял подходы к обсуждению проблемы Балтики как вопрос, имеющий значение для России, и упомянул Каттегат и Скагеррак.

Молотов с русской делегацией уехал на следующий день. Со времен Судетского кризиса и переговоров с Чемберленом я не присутствовал при таком остром обмене мнениями, как тот, что состоялся во время разговора между Гитлером и Молотовым. Я уверен, что именно в те дни были приняты решения, которые привели Гитлера к мысли напасть на Советский Союз. Это был последний случай, когда внешняя форма и внутреннее содержание никак не были взаимосвязаны. Я присутствовал на многих других встречах под сгущающимися перед бурей тучами на политическом небосводе, но все они казались расплывчатыми и смутными по сравнению с разговорами между Гитлером и Молотовым.

Было, однако, одно исключение? беседа, которую Гитлер и Риббентроп имели четыре месяца спустя с другим посланцем с Востока, японским министром иностранных дел Мацуокой.

Музыкальное имя министра иностранных дел, который прибыл в Берлин с государственным визитом из Японии, находилось тогда у всех на устах. Примечательно, что берлинцы произносили его имя четко, не меняя на берлинский манер, как делали это, например, во времена Келлогского пакта[11], когда президента Кулиджа и Келлога прозвали Кулике и Келлерлох. Мне часто доводилось проезжать по Берлину вместе с Мацуокой во время его визита в марте, и я имел возможность наблюдать реакцию берлинцев на этого низенького человека из Японии. «Смотри-ка, это Мацуока!»? кричала обычно толпа. «Смотри, чтобы этот малыш не проскользнул под машиной!»? окликнул меня однажды толстый берлинец, когда я выходил из машины. Мацуока воспринял это как комплимент и с азиатской церемонностью приподнял шляпу.

Я был знаком с Мацуокой с 1931 года, когда он возглавлял японскую делегацию в Женеве, представляя интересы Японии в Лиге Наций во время Маньчжурского конфликта. Снова увидев его в Берлине, я сразу же вспомнил сцену в переполненном зале Лиги Наций, когда он громил «анархию в Китае».

26 марта вместе с «вождями партии и государства» я ждал на станции Анхальт прибытия специального поезда с Мацуокой. «Bahnhof», как привыкли мы называть подобные торжественные встречи в министерстве иностранных дел, всегда представляла собой нечто вроде спектакля мюзик-холла, поставленного на дипломатической сцене.

Со всеми присутствующими официальными лицами и партийными деятелями в мундирах? а как богато были украшены эти мундиры? вся сцена была больше похожа на декорацию для съемок фильма, чем на встречу дипломатов. Длинная красная ковровая дорожка, расстеленная на платформе, задавала тон. Вдоль нее выстроились официальные лица в зависимости от их департамента и ранга; во главе стоял министр иностранных дел рейха, похожий на усталого актера-кинозвезду, играющего роль государственного деятеля. Рядом с ним непомерно высокий начальник протокольного отдела фон Дернберг, который, как и Фуртвэнглер, был опытным дирижером дипломатического оркестра на таких вокзальных встречах. Он отвечал за то, чтобы солисты не пропустили свою очередь. Кроме того, он должен был позаботиться, чтобы министр иностранных дел рейха был хорошо освещен прожекторами, когда Восток и Запад пожмут друг другу руки в точно рассчитанный момент сразу после остановки поезда. Другим условием, которое следовало выполнить, чтобы встреча проходила в точности, как написано в «сценарии», являлось следующее: когда поезд остановится, дверь салона-вагона гостя должна оказаться как раз перед ковровой дорожкой Как известно любому машинисту, с поездом из двенадцати-пятнадцати вагонов это требует определенного умения, но на каждом из бесчисленных «вокзалов», в которых я принимал участие, этот трюк безупречно выполнялся железнодорожниками рейха. Для этого весь поезд следовало тщательно измерить на последней станции перед Берлином, затем рассчитать, насколько сожмутся буферы отдельных вагонов при заданном давлении на тормоза. Были также и другие проблемы. Но это всегда получалось, даже если иногда, как во время одного из многочисленных визитов Муссолини, поезд останавливался с таким толчком, что важные иностранные персоны прикладывались лбами к рамам вагонных окон и улыбки, предписываемые на тот момент сценарием, сменялись гримасой боли.