Переводчик с пассивно-агрессивного на общечеловеческий. Как научиться понимать близких, которые не умеют разговаривать

Елизавета, 23 года, личная терапия:

Я стала пассивно-агрессивной из-за того, что в детстве мне было «не из-за чего злиться». Действительно: меня кормили, давали крышу над головой и одежду. Чего еще желать? И вот я выросла совсем не злая, только пассивно-агрессивная.

Физические наказания и манипуляция страхом

Если запреты на эмоции не действуют, в ход идет система наказаний. Это может быть как физическое насилие, так и психологическая ломка характера и манипуляция страхом одиночества:

– Будешь плакать, я сейчас уйду, а ты останешься тут!

– Всем настроение испортила своими истериками.

– Подожди, домой приедем, там хорошенько получишь!

Границы и того и другого вида наказания крайне размыты, потому что система наказаний ограничивается только фантазией родителя.

Обратите внимание, что здесь я не говорю об отсутствии любви к ребенку. Наличие любви в том представлении, которое свойственно конкретному родителю, никак не противоречит тому, что этот родитель разрешает себе истязать ребенка. Любовь и насилие не являются взаимно исключающими понятиями.

Вы можете возразить, что тогда это не любовь. Я же скажу: любовь – это не набор общепринятых постулатов, это категория, наполненная чем-то уникальным для каждого конкретного человека.

Люди, вступающие в абьюзивные отношения, принимают их за любовь. Да, извращенную, но это любовь, которой их научили родители.

Наказание в таких семьях выбирается как мера воздействия, потому что эта же мера в свое время действовала на родителя. Наказание ребенка заканчивается там, где начинается страх родителя перед собственным наказанием: придут злые дяди в погонах; бабушка вступится за внука (условно – накажет родителя); соседи позвонят в дверь.

Ребенок же в силу зависимого положения не способен сражаться с родителем на одном уровне, поэтому все, что ему остается, – это пассивная агрессия.

Несчастливая мать

Отчаянное стремление каждого ребенка – реализовать желание матери. Стремление это, конечно, в корне эгоистично, ведь ребенок исходит из идеи «счастливая мама – счастливый я», но это же и является причиной столь яростных детских попыток добиться результата.

Мы с вами, будучи взрослыми людьми, уже вкусили горькую пилюлю собственного невсесилия и даже, быть может, смирились с этим (хотя кто-то и не смирился, знаю таких; до сих пор верят, что контролируют все в своей жизни). Маленький же ребенок полностью уверен, что схема «счастливая мама – счастливый я» – надежная, как швейцарские часы. Так же, как идея «счастливый я – счастливая мама».

Столкновение с реальностью, при которой ребенок не способен сделать маму счастливой, как бы он ни старался, приводит к переживанию страшного горя, вынужденному отделению от матери (ибо ее чувства для ребенка непереносимы) и ощущению бессилия. А точнее – бессильной злобы. Эту бессильную злобу повзрослевший пассивный агрессор будет вымещать на самых близких, и чем они ближе, тем сильнее реакция.

Мама при этом может быть замечательной, самой лучшей, очень стараться, но правды о своем несчастье она от ребенка не скроет.

Отстраненные родители

Это те родители, которые отмахиваются от ребенка, показывая, что он лишний:

– Сейчас не до тебя!

– Иди лучше поиграй, я потом тебе почитаю (примерно в никогдабре).

– Не видишь, я занята?

– На шоколадку, только не доставай меня, я устала.

И те, которые откровенно против присутствия ребенка не высказываются, но особо о нем ничего не знают. Это классическое поведение отцов.

– В каком ты, говоришь, классе?

(«На первом курсе, но какие мелочи, право».)

– Не нравится кукла?

(«Понравилась бы… лет семь назад».)

– Классное же платье, чего ты! Мы с мамой вместе выбирали. С каких пор не любишь синий цвет? Всегда же любила!

(«Когда мне было девять, пап».)

– Кто такая Самира? А, подружка твоя. У меня все имена в голове смешались.

(«Конечно, пап, трудно запомнить одну мою подругу с именем САМИРА, когда я учусь в российской школе с пятью Катями в классе».)