Переводчица из «Интуриста»

Я вхожу в гостиницу.

— Минутошку.

Аарне задержался у столика портье и догоняет меня на лестнице. Он шагает через две ступеньки, подавшись вперед коренастым телом.

— Как дела, Ася?

— Хорошо. Что слышно?

— Все превосходно. Говорят, завтра будет хороший день.

13

Сегодня — хороший день. Правда, дождь льет с утра. Моет мостовые, памятники, дома. Ну и пусть льет! Все равно сегодня — прекрасный день.

Сегодня встал Асикайнен. Он вышел к завтраку, и мы все шумно приветствовали его дружным: эхей! Он улыбался, был, по-моему, очень рад, а проходя мимо меня, положил на плечо мне руку и сказал тихо: «Спасибо, девочка». Я оглянулась, хотела спросить, за что это он благодарит меня, но он уже прошел на свое место.

Сегодня наконец мы получаем очки для Лео. Мы поехали на завод сразу после завтрака. И господин Микколайнен очень волновался в дороге, не потерял ли он квитанцию. Он беспрестанно вынимал ее, рассматривал и снова засовывал в бумажник.

— Так вы думаете, что они не подведут? — спрашивал он у меня.

— Ни в коем случае!

— Но ведь они могут ошибиться и сделать, предположим, не к сегодняшнему дню, а к завтрашнему. А завтра мы уже будем в Хельсинки. Как же быть?

— На наших заводах не ошибаются, — мужественно соврала я. — Если сказали, что сделают, значит, сделают.

Господин Микколайнен закивал головою. Он согласился со мною. Раз обещали, значит, сделают.

Нас провели в кабинет главного инженера завода и предложили подождать. Я уже сама начала волноваться: будут ли готовы очки и подойдут ли они Лео? В кабинет вошла молодая женщина и попросила квитанцию. Господин Микколайнен засуетился, полез в карман, достал оттуда бумажник и начал искать квитанцию. Её не было. Он вытряхнул содержимое бумажника на стол. Выпали железнодорожные билеты, удостоверения личности, финские деньги, несколько фотографий, аккуратно скрепленных у края. Он начал шарить в карманах. Руки у него, по-видимому, дрожали, так как он никак не мог попасть во внутренний карман и повторял растерянно:

— Куда же она запропастилась?

— Вы не волнуйтесь, господин Микколайнен. Вам и без квитанции выдадут, — пыталась я успокоить его.

— Как это без квитанции? Что значит без квитанции? Ведь она же у меня была, и вы сами ее видели. И Лео видел.

— Я не видел, — равнодушно сказал Лео.

— Ах, Лео, что ты говоришь? Ты же сам брал ее у меня там, в машине.

— Я брал, но не видел.

— Ах, Лео, не говори глупостей. Только не говори глупостей!

— Господин Микколайнен, вы, наверное, сунули квитанцию в карман пальто. Ведь вы были в пальто.

Микколайнен бросился к вешалке, пошарил в кармане пальто и достал оттуда квитанцию.

— Вот. Я же говорил вам, что она была. А вы говорили — «без квитанции».

Он сел, вытирая лоб носовым платком, а молодая женщина ушла. Мы остались ждать. Лео сидел, устремив напряженный взгляд в окно. А Микколайнен медленно и аккуратно складывал в бумажник все, что вытряхнул из него раньше: деньги, билеты, фотографии.

— Вот, я обещал показать вам наш дом. Вот, — он протянул мне небольшую любительскую фотографию.

На фотографии сияло солнце. И небольшой дом смотрел прямо в объектив двумя длинными окнами. Он так был важен, так исполнен чувства собственного достоинства — ну точь-в-точь человек, выбившийся наконец в люди. И была в нем необходимая для такого человека умиротворенность, если не самодовольство. Ни за что не скажешь, что за стенами этого дома живут сильные, глубокие чувства. Может, чувств и не было бы, не вторгнись сюда несчастье?..

Я возвращаю фотографию Микколайнену. Он прячет ее в бумажник. Устанавливается тягостная тишина, как будто вместе с бумажником во внутреннем кармане Микколайнена исчезли суета, хлопоты и волнения прошедших дней и не осталось ничего, кроме напряженного ожидания. Как будто вся прошлая суета и хлопоты, беготня по музеям и докторам, достопримечательностям и магазинам — все это имело только один смысл, было торопливой и мелочной подготовкой к тому, что произойдет сейчас. Длинное-длинное молчание.

В комнату входит женщина. У нее в руках небольшой ящик. Она открывает его и достает бинокль. Обыкновенный бинокль, вроде тех, какие мы берем с собою в театр. Только у этого бинокля с обеих сторон тонкие дужки. Женщина подходит к Лео. Тихо. Скрипнул стул. Это старый Микколайнен подался вперед всем телом, Женщина отдает Лео бинокль.

— Смотрите сюда. Меня видите?

Я перевела. Лео молчит. Микколайнен встал со стула, делает несколько шагов навстречу сыну. Останавливается, не дойдя до него.

— Видите меня? — повторяет женщина.

— Да, вижу, — наконец говорит Лео с таким трудом, будто к нему возвращается не зрение, а речь. — У вас на голове шапка… с козырьком.

— А это? — Женщина вынимает из кармана картонку с буквой «Ж». — Что это?

— Это забор.

— Какой забор? — спрашивает женщина.

— Какой забор? — спрашивает старый Микколайнен,

— Тот, что был у нас давно. У нас был такой деревянный забор.

— Да, да, он верно говорит. Был этот забор — был!

Микколайнен подходит к женщине, берет ее за руку, он говорит, заглядывая ей в глаза:

— Какая память у моего сына! Какая у него память!